Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

и стройная девичья фигурка, обряженная в кожаную куртку и перетянутая ремнями.

      – Это он и есть Сенин, поэт? – спросила она у кого-то белого, расплывающегося.

      – Этот.

      – Помрёт – нет?

      – Как бог даст.

      – Но вы же медицина. Сможете волю божью подправить? – улыбаясь, спросила она.

      – Работаем, Виктория Евгеньевна.

      – Жаль будет, если помрёт. Больно красив, – она мягко засмеялась. – Да и поэт известный.

      Говорить Сергей не мог, но всё понимал. Мысли в голове плавали, словно рыбы в густой, как бульон, воде.

      «Глаза-то какие русалочьи», – уклейкой сверкнула догадка. – «Чисто, водяные шелка».

      – Спасите его, Пантелеймон Карлович, – попросила «русалка». – У вас ведь и имя такое подходящее. Хотите, я вам браунинг подарю? Вот этот.

      Она показала пистолет.

      – Браунинг, это, конечно, хорошо. Только зачем он мне? Носите сами. А что смогу, я и так сделаю.

      – Глаза у него… – добавила она, качаясь в бредовом сенинском мареве. – Будто море на Родосе.

      – Доводилось бывать на Родосе, Виктория Евгеньевна?

      – Пантелеймон Карлович, вы на сорок лет старше меня, вы были другом нашей семьи. Я думаю «Виктории» будет вполне достаточно. А ещё лучше, «Вика», как раньше. Только не при бойцах, конечно.

      – Вы же теперь начальник. Вхожи в штаб этой… – он помедлил, подбирая слово, хмыкнул, – армии.

      – Это ничего не значит.

      Она сделала вид, что не услышала сарказма в его голосе.

      Последовала неловкая пауза.

      – А на Родосе я была летом семнадцатого, прямо перед революцией. С океанографической экспедицией отца.

      – Да, что-то припоминаю, Евгений Павлович рассказывал про ваши с ним путешествия. Хорошо там, на островах?

      – Хорошо, – ответила та, не отводя глаз от Сенина. – Только через три месяца, отчего-то снова сюда потянуло.

      – Россия она такая. Просто так не отпускает.

      Он подумал и добавил:

      – Как морфий. Или как лихорадка.

      – Вы всё так же любите блеснуть медицинским юмором. А между тем, этот цинизм вам совсем не идёт, – сообщила «русалка».

      Пантелеймон Карлович пожал плечами.

      – А он ведь и правда, большой поэт. Знаете? – показала Виктория головой в сторону Сенина.

      – Мы всех лечим, и поэтов, и не поэтов, и известных, и неизвестных, – устало отозвался доктор.

      Она машинально прошлась пальцами по плетению своей длинной косы.

      И с лёгкостью, возможной только во сне, Сергей прочитал её мысли.

      «Влюбиться бы в него. Без оглядки. И плевать, что война, что убить могут. Просто влюбиться и всё. Как в последний раз. А уж полюбит он в ответ, не полюбит, какая разница».

      – Ах, ты родная, милая! – захотелось сказать Сергею, но не послушались высушенное тифом горло и губы. – Да разве можно тебя не полюбить, такую!..

      Она кивнула задумчиво и скупо бросила расплывчатому мороку Пантелеймона Карловича:

      – Пойду. Белые в любой момент наступление