Тумак фортуны, или Услуга за услугу. Сергей Георгиевич Михайлов

А знаешь ли ты, Васька, друг мой закадычный, что вопросом своим – ик! – поверг ты меня в уныние и тоску невы… невыраз-зимую? Что ты видишь в этой своей серой, будничной жизни? Одну лишь видимость бытия. А я, Васька, зрю в корень, в самую что ни на есть антиномистически-монодуалистическую полноту абсолютной реальности. Ик! Зрю, Васька, и вижу м-многое. У-у, чего я только там не вижу. Такое порой приви… привидится, что… А, да ты всё одно не поймёшь, ибо погряз ты в рутине своего невежества. Погряз, Васька, и нету у тебя, Васька, стержня, оси, идеи… Дай я тебя п… п… целую. Не желаешь? Ик. Не желаешь.

      – Желаю, – мотнул я головой.

      – Врёшь, не желаешь. Я душу твою, Васька, насквозь вижу. А моя душа для тебя всё равно что потёмки беспросветные. С-сумерки, Васька, темень ночная. Непостижимое инобытие. А непостижимое, Васька, постигается через постижение его непостижимости. Какое, спрашиваешь, нынче число? Отвечу тебе словами великого Сократа: а хрен его знает!

      Вовка-прессовщик, здоровенный бугай под два метра ростом, свалить которого можно было не иначе как шестью бутылками водки, внезапно встрепенулся и мечтательно произнёс:

      – Знавал я одного Сократа, братцы. Головастый был мужик, скажу я вам. Тоже, бывало, любил о жизни потрепаться и идеи всякие говорил. Лысый был, как моя коленка, с бородавкой на носу, в очках. Чудной был человек. Такое порой отмочит, что хоть башкой об стенку бейся. Я и бился поначалу, а потом ничего, привыкать начал.

      – Где ж ты с ним столкнулся-то, а? – спросил кто-то.

      Вовка уставился на вопрошавшего налитыми кровью глазами.

      – В Кащенке, где ж ещё. Со мной тогда рецидив приключился, на почве чрезмерного увлечения спиртом «рояль», вот меня и спровадили туда для поправки здоровья.

      – И что же Сократ?

      – А что Сократ? Ничего Сократ. Выписали мужичка – сразу же, как отрёкся от этого своего блудословия. А вот Христос, так тот до сих пор бока на койке казённой пролёживает. Видно, долго ему ещё люминал глушить. Стойкий мужик, братцы, кремень каких мало. «Не отрекусь, говорит, от истины, и всё тут. Истина, говорит, превыше всего». Всё ожидал, бедолага, нашествия жидо-масонов, ждал, когда же распнут его, сердешного, за правду-матку. Он и крест-то уже изготовил, мелом на палатной двери изобразил, как раз по своему росточку плюгавому, всё примерялся к нему, пристраивался. Уважал я его, братцы, за многое. Водку, к примеру, только «кристалловскую» потреблял.

      – Иди ты! – ахнул кто-то.

      Вовка надулся и обиженно засопел.

      – Дурак ты. Я брехать не стану.

      – Я б так не смог. Коли нутро горит, любую бормоту примешь.

      – Такое только Христу под силу, – авторитетно заметил Вовка. – Кремень, а не человек.

      Последнее сообщение Вовки-прессовщика произвело на бригаду сильнейшее впечатление.

      – Вот гляжу я на вас, мужики, – вновь подал голос Колян, – и разбирает меня тоска. Просто уши вянут вас слушать. И до чего ж вы, мужики, тёмный народец!

      Он закатил глаза и икнул мощно, с надрывом, так что кадык его аж в самый подбородок упёрся. Потом хлопнул