Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011. Наталья Горбаневская

      «А чего ты? А я ничего…»

      А чего ты? А я ничего.

      Я хожу по мостам и проспектам,

      по прогалинкам и просветам,

      и не надо мне ничего,

      ни ответа и ни привета,

      и ни голоса ничьего.

      А зачем это? А низачем.

      Просто я не в аптеке провизор,

      а ходок по корявым карнизам,

      просто город пронизан лучом,

      не имеющим предназначенья,

      просто незачем – и низачем.

      Я ходок по карнизам и трубам.

      Но откуда я? Как объяснить?

      То ли города, города рупор,

      то ли горя горького нить.

      Ах, откуда я? Из раскопок?

      Из грядущего? Как знать?

      Вся я вытащенный из-за скобок

      вопросительный выгнутый знак.

      Зацепившись за солнечный круг,

      вопросительный сломанный крюк.

      «Все равно потом…»

      Все равно потом

      нипочем не вспомнят,

      был ли Данте гвельф

      или гибеллин,

      и какого цвета

      флаг,

      и был ли поднят,

      и в каком огне

      себя он погубил.

      Ох, могила братская,

      сторона арбатская,

      во Флоренцию махнуть,

      помолиться,

      Алигьери помянуть,

      поклониться.

      Все равно потом / нипочем не вспомнят, / был ли Данте гвельф / или гибеллин… ⇨ Я имела в виду не то, что буквально «не вспомнят»: всегда можно справиться в историях, предисловиях и словарях, – а что это станет неважно (хотя для самого Данте было важно). Много лет спустя я нашла похожую точку зрения: “Для нас неважно, что «черные» гвельфы дурно управляли Флоренцией и что много достойнейших граждан было изгнано ими вместе с Данте и вместе с ним обречено на «горький хлеб и крутые лестницы» чужих домов. (…) Распри гвельфов и гибеллинов (…) вошли в величайшее из всех написанных на земле произведений поэзии. (…) Стих Данте дал всему равное бессмертие, невзирая на то, что было вложено в него, – проклятие или благословение” (Муратов, «Образы Италии»).

      …во Флоренцию махнуть… ⇨ Написано, конечно, с твердым – но, как оказалось, ошибочным – знанием, что никакой Флоренции автор никогда не увидит (да и существует ли она?).

      «О город, город, о город, город…»

      О город, город, о город, город,

      в твою родную рвануться прорубь!

      А я на выезде из Бологого

      застряла в запасных путях,

      и пусто-пусто, и голо-голо

      в прямолинейных моих стихах.

      И тихий голос, как дикий голубь,

      скользя в заоблачной вышине,

      не утоляет мой жар и голод,

      не опускается сюда ко мне.

      Глухой пустынный путейский округ,

      закрыты стрелки, и хода нет.

      Светлейший город, железный отрок,

      весенний холод, неверный свет.

      «Я в лампу долью керосина…»

      Я в лампу долью керосина.

      Земля моя, как ты красива,

      в мерцающих высях вися,

      плетомая мною корзина,

      в корзине вселенная вся.

      Земля моя,