Экслибрис. Ояр Вациетис

той войне выжгли

      дотла, –

      он тоже чует запах горелого.

      Он – мчась по ступенькам –

      еще выстраивает те формулы,

      что заставят шататься фундамент физики,

      скрепляя который,

      сгорели многие, –

      и снова воняет гарью.

      И по всей квартире,

      по всей улице,

      по всему городу

      паленого серый запах.

      Я просыпаюсь

      в час предрассветных сомнений

      и по уши зарываюсь в серый и рыхлый пепел,

      по которому мы ежечасно

      и ежеминутно

      бредем к своим

      собственным радугам.

      Мы каждое утро,

      порядком еще не проснувшись,

      влезаем в этот

      вчерашний

      густой серый пепел

      и, почти не задумываясь,

      трамбуем его,

      превращая в асфальт на сегодня.

      Прийти

      Все выбираю – с какой стороны

      войти, возвращаясь, в Ригу?

      И еще – в какую –

      бодрую или сонную, в лучах солнца

      или лучащуюся огнями?

      Это ведь важно – как войти.

      Таким образом,

      как именно того хочется,

      чем именно дышится –

      травой луговой или же

      сеном, алый ты

      мак или камня холод.

      Такое богатство – когда есть из чего

      выбирать среди

      отсутствий и расставаний,

      щекочущих спину

      жарких мурашек,

      когда Рига входит в сон миражами.

      Тогда неважно – сладким ли, горьким,

      лишь бы – пробиться

      туда, где сердце прописано –

      пролиться дождем

      или кротом прорыться.

      Это, похоже, единственное, к чему

      никак не привыкну.

      Сон о войне после войны

      Ах, вы,

      сны о войне,

      о войне после войны,

      так долго не шли вы,

      а теперь идете,

      так неоспоримы,

      как родимые пятна,

      по телу живому

      с кожей выжженная печать.

      Ах ты,

      войну по-другому видевшая

      и меня сейчас

      ежесекундно видящая,

      следом за мной идущая,

      зачем ты входишь

      в сон этот,

      мне одному устрашающе свойственный,

      так, как свойственны

      остальным язва и головные боли?

      Ах ты,

      вечное возвращенье назад,

      несгибаемо честное,

      неважно

      день ли, ночи ли черный деготь.

      Ах ты, запретная невозвратность,

      аистовая трясина

      домой зовущая,

      // из совестей совестливейшая –

      Ах ты, непроглядная ночь,

      ах ты, шлюха,

      мальчишкам и бандитам,

      ах ты, автомобильчик,

      не газик, не грузовик,

      из тех машин,

      что мы изобретаем

      во сне.

      Ах ты, дорога,

      сквозь черную ночь,

      с вырубленными огнями,

      лишь по наитию.

      Ах ты,