Дженни Герхардт. Теодор Драйзер

в нем то, чего прежде не замечала. Он сразу показался ей моложе. Он относится к ней как к женщине, он в нее влюблен. Она не знала, что делать, как себя держать.

      – Я испугал вас? – спросил он.

      Она посмотрела на этого человека, которого привыкла глубоко уважать, и с улыбкой ответила только:

      – Да, испугали.

      – Это потому, что вы мне очень нравитесь.

      Подумав минуту, Дженни сказала:

      – Мне надо идти.

      – Ну вот, – жалобно сказал Брэндер, – неужели вы из-за этого убегаете?

      – Нет, – ответила она, почему-то чувствуя себя неблагодарной, – но мне пора. Дома будут беспокоиться.

      – А вы не сердитесь на меня?

      – Нет, – сказала она чуть кокетливо, чего прежде никогда не бывало.

      Она почувствовала свою власть над ним, и это было так ново, так удивительно, что оба они почему-то смутились.

      – Как бы то ни было, вы теперь моя, – сказал сенатор, вставая. – Отныне я буду заботиться о вас.

      Дженни приятно было это слышать. «Ему впору творить чудеса, – подумала она, – он настоящий волшебник». Она оглянулась, и при мысли, что перед нею открывается такая новая, удивительная жизнь, у нее закружилась голова от радости. Не то чтобы она вполне поняла, что он хотел сказать. Наверно, он будет добр и великодушен, будет дарить ей прекрасные вещи. Понятно, она была счастлива. Она взяла сверток с бельем, за которым пришла, не замечая и не чувствуя несообразности своего положения, а для Брэндера это было горьким упреком.

      «Она не должна разносить белье», – подумал он. Нежность и сочувствие поднялись в нем горячей волной. Он взял ее лицо в ладони, на этот раз как добрый покровитель.

      – Ничего, девочка, – сказал он. – Вам не придется вечно этим заниматься. Я что-нибудь придумаю.

      С того дня их отношения стали еще более простыми и дружескими. Когда Дженни пришла в следующий раз, сенатор, не задумываясь, предложил ей сесть на ручку его кресла и стал подробно расспрашивать о том, как живут ее родные, чего хочет и о чем мечтает она сама. Он заметил, что на некоторые его вопросы она отвечает уклончиво, особенно о работе отца. Ей стыдно было признаться, что отец ходит по дворам и пилит дрова. Опасаясь, что тут скрывается нечто более серьезное, Брэндер решил, не откладывая, пойти и узнать, в чем дело.

      Так он и поступил в первое же свободное утро. Это было за три дня до того, как в конгрессе началась ожесточенная борьба, закончившаяся его поражением. В оставшиеся дни все равно уже ничего нельзя было предпринять. Итак, Брэндер взял трость и зашагал к дому Герхардтов; через полчаса он решительно стучал в их дверь.

      Ему открыла миссис Герхардт.

      – Здравствуйте! – весело сказал он и, заметив ее смущение, добавил: – Можно войти?

      При виде необыкновенного гостя добрая женщина совсем потерялась; она потихоньку вытерла руки старым заплатанным фартуком и наконец ответила:

      – Да, да, пожалуйста, войдите.

      Забыв закрыть дверь, она торопливо провела сенатора в комнату и, придвинув стул, пригласила его сесть. Брэндер пожалел, что так смутил ее.

      – Не