New «Мёртвые души». И другие повести и рассказы. Евгений Гончаров

сразу узнал господина из брички Миша.

      – Что, Михаил, много ты сегодня для меня мёртвых душ переписал? – спросил Чичиков у Воробьёва.

      – Здесь сто восемьдесят три, – ответил Миша и протянул Чичикову свою сумку-планшет с заполненными бланками инвентаризации кладбища. – Остальные я сдал главному инженеру. Там много – пятнадцать тысяч с лишним. Только вот как же мне их теперь взять оттуда для вас.

      – Я уже забрал, – успокоил его Чичиков, принимая исписанные бланки – в подтёках от капель пота, в пятнах крови от раздавленных комаров.

      – Павел Иванович, – робко попросил его Миша, – теперь меня с работы точно уволят, возьмите к себе на службу.

      – Беру, Воробьёв, тебя своим секретарём, – обрадовал Мишу Чичиков. – Садись рядом со мной и приступай.

      Счастливый Воробьёв взобрался вслед за своим новым начальником в бричку.

      – Поехали! – толкнул Чичиков в войлочную спину извозчика.

      Тот крикнул:

      – Н-но, треклятые! – И взмахнул при этом вожжами.

      Кони рванули, бричка с грохотом понеслась. Сначала она тряслась по гравийной дороге, то и дело наезжая колёсами на большие булыжники, но потом ход её стал плавным. Миша с удивлением увидел, что кони вместе с бричкой уже летят по воздуху, набирая высоту, отталкиваясь коваными копытами – будто это был не небесный эфир, а земная твердь. И уже далеко внизу, как на Гугл-карте, осталось и кладбище, затем и город, а потом и вся эта огромная – от Балтийского моря до Тихого океана – страна.

      «Так вот почему – птица тройка!» – успел радостно подумать Миша.

      А внизу медленно проплывали величавые реки и озёра, красивые леса и горы, и уже не были видны за дальностью расстояния все мерзости России, как то: раздолбанные дороги и покосившиеся избы деревенек, вызывающе роскошные дворцы и яхты, и сам бедный русский народ, и его ненасытные паразиты-кровопийцы.

      Птица тройка летела прямиком к ослепительно белому, взрывающемуся термоядерными протуберанцами шару дневного светила. С каждой секундой становилось всё жарче, и скоро и кони, и люди распались на атомы, из которых были кем-то и зачем-то замешены и вылеплены.

      О Воробьёве спохватились лишь через три дня. Сначала подумали, что Миша запил и забил на работу. Потом, на всякий случай, послали смотрителя кладбища поискать по участкам. Труп техника-инвентаризатора лежал на спине, на его лице застыло выражение полного счастья. Судебно-медицинская экспертиза показала ненасильственный характер смерти, а врач-паталогоанатом назвал её причину – геморрагический инсульт (как говорили во времена Гоголя, апоплексический удар).

      Из морга тело Михаила Воробьёва никто не забрал, и его похоронили за счёт государства на участке для безродных покойников. Закопав некрашеный гроб, несентиментальные могильщики пустили по кругу из горла бутылку водки, зажевав печеньем с чьей-то свежей могилы. Через неделю студентка на каникулах, принятая на освободившееся место, аккуратно описала его могилу на бланке инвентаризации.

      А потом