Овод. Этель Лилиан Войнич

кровати. Он был несколько взволнован, но тревоги не чувствовал. Обыск его не беспокоил: он всегда сжигал письма, которые могли кого-нибудь скомпрометировать, и теперь, кроме нескольких рукописных стихотворений, полуреволюционных-полумистических, да двух-трех номеров «Молодой Италии», жандармы не нашли ничего, что могло бы вознаградить их за труды.

      После долгого сопротивления Джули уступила уговорам своего шурина и пошла спать, проплыв мимо Артура с презрительно-надменным видом. Джеймс покорно последовал за ней.

      Когда они вышли, Томас, который все это время шагал взад и вперед по комнате, стараясь казаться равнодушным, подошел к офицеру и попросил у него разрешения переговорить с арестованным. Тот кивнул вместо ответа, и Томас, подойдя к Артуру, пробормотал хриплым голосом:

      – Ужасно неприятная история! Я очень огорчен.

      Артур взглянул на него глазами, ясными, как солнечное утро.

      – Вы всегда были добры ко мне, – сказал он. – Вам нечего беспокоиться. Мне ничто не угрожает.

      – Послушай, Артур! – Томас дернул себя за ус и решил говорить напрямик. – Эта история имеет какое-нибудь отношение к денежным делам?.. Если так, то я…

      – К денежным делам? Нет, конечно. При чем тут…

      – Значит, политика? Я так и думал. Ну что же делать… Не падай духом и не обращай внимания на Джули, ты ведь знаешь, какой у нее язык. Так вот, если нужна будет моя помощь – деньги или еще что-нибудь, – дай мне знать. Хорошо?

      Артур молча протянул ему руку, и Томас вышел, стараясь придать своему тупому лицу как можно более равнодушное выражение.

      Тем временем жандармы закончили обыск, и офицер предложил Артуру надеть пальто. Артур хотел уже выйти из комнаты и вдруг остановился на пороге: ему было тяжело прощаться с молельней матери в присутствии жандармов.

      – Вы не могли бы выйти на минуту? – спросил он. – Убежать я все равно не могу, а прятать мне нечего.

      – К сожалению, арестованных запрещено оставлять одних.

      – Хорошо, пусть так.

      Он вошел в альков, преклонил колена и, поцеловав распятие, прошептал:

      – Господи, дай мне силы быть верным до конца!

      Офицер стоял у стола и рассматривал портрет Монтанелли.

      – Это ваш родственник? – спросил он.

      – Нет, это мой духовный отец, новый епископ Бризигеллы.

      На лестнице его ожидали слуги-итальянцы, встревоженные и опечаленные. Артура, как и его мать, в доме любили, и теперь слуги теснились вокруг него, горестно целуя ему руки и платье. Джиан Баттиста стоял тут же, роняя слезы на седые усы. Никто из Бертонов не пришел проститься. Их равнодушие еще более подчеркивало преданность и любовь слуг, и Артур едва не заплакал, пожимая протянутые ему руки.

      – Прощай, Джиан Баттиста, поцелуй своих малышей! Прощайте, Тереза! Молитесь за меня, и да хранит вас бог! Прощайте, прощайте…

      Он быстро сбежал с лестницы.

      Прошла минута, и карета отъехала, провожаемая маленькой группой безмолвных мужчин и рыдающих женщин.

      Глава