Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой. Светлана Климова

человеку данных». В этом ответе закладываются основы будущей официальной концепции национального патриотизма: ум, послушание и вера. Екатерининская триада русского характера позднее нашла продолжение и развитие и в официальной позиции государства 1830 – 40-х годов, и в славянофильском ее прочтении: самодержавие, православие, народность.

      1.3. XIX век. П.Я. Чаадаев о национальном самосознании:

      от диалогов с верховной властью к общественным дискуссиям и бинарному сознанию

      Размышления о специфике русского национального самосознания, сформированного в зеркальных бликах фонвизинской и карамзинской истории, зачастую связывают с именем П.Я. Чаадаева, действительно «нечаянно» развернувшего широкую общественную дискуссию и обозначившего известную оппозицию между славянофилами и западниками.

      П.Я. Чаадаев определен как всё нашей интеллектуальной культуры, нашей историософии, а через нее – антропологии и социальной философии. «Потому и поныне длящиеся споры о теоретическом содержании и социальном статусе русской философии: является ли она, по образцу европейской мысли, особого рода знанием, или же по преимуществу выражением национального самосознания, – это споры также о П.Я. Чаадаеве – подлинном представителе русской мысли, предложившем в своих сочинениях образец «нераздельно-неслиянного единства этих двух природ философии»[40].

      В русской гуманитарной традиции его фигура выглядит противоречиво: с одной стороны, чрезвычайно преувеличенно, особенно в описании его уникального вклада в философию, с другой стороны, недооценено, особенно в области «открытия» роли общественного мнения, во многом определявшего те или иные направления последующих культурно-исторических трансформаций. Он стал жертвой одного из наиболее устойчивых стереотипов о том, что возбудил «первые попытки нашего национального самосознания» в славянофильской и западнической дискуссии в 30-е годы XIX века (Н.А. Бердяев). В этой связи его пример – наглядная иллюстрация стереотипного тиражирования когда-то популярной точки зрения и исторической гиперболизации и роли отдельного человека / его творчества в этом процессе.

      Значение идей П.Я. Чаадаева не в том, что он заострил внимание на вопросе о специфике русского национального самосознания в контексте историософии и провиденциализма. Дело скорее всего в том, что публикация первого «Философического письма» мощно и в одночасье перевела регистр обсуждения уже давно озвученной темы-проблемы на уровень широкой общественной дискуссии.

      Ранее мы отметили, что проблема «первых попыток» в определении русского национального самосознания и его первой «идеологии» была четко сформулирована в пушкинском «Современнике», который вышел за несколько месяцев (июнь 1836 г.) до знаменитой публикации в «Телескопе» (№ 15, октябрь 1836 г.)[41]. Именно там было заострено внимание на тех проблемах и темах, которые позже описал П.Я. Чаадаев. Второй номер журнала можно назвать опережающим ответом на еще не озвученные чаадаевские

40

Ермичев А., Златопольская А. П.Я. Чаадаев в русской мысли. Опыт историографии// П.Я Чаадаев. Pro et contra. Личность Петра Чаадаева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология, ред. Ермичева А.А., Златопольской А.А. Санкт-Петербург 1998. С. 10.

41

Не стоит забывать, что чаадаевское письмо, написанное на французском языке, как и многие его идеи, было хорошо известно образованному кругу российской интеллигенции до октября 1836 года. Лишь публикация на русском языке стала «выстрелом в темную ночь» (А. Герцен). Скорее всего, здесь роковую роль сыграли не только типографский шрифт журнала, но и сам русский язык, не приспособленный для обсуждения давно известных «французских» бунтарских тем. Французский язык, демонстрировавший философские идеи автора без всякого раздражения, по-русски зазвучал угрожающе-бунтарски, непатриотично и весьма обидно.