Инспектор земных образов. Экспедиции и сновидения. Дмитрий Николаевич Замятин

имперских.

      Течение лет или огромные морские пространства раздвигают возможности тех неясных, еле видимых, но четко осязаемых путей, которые пронизывают мир повседневного присутствия острых разговоров, внезапных и неоправданных уходов, незаслуженных бедлендов сиюминутных, одномоментных круговращений, просто ступоров тяжелого тягостного гранитного рока; остолбеневшей ничтожеством, ничтойностью места судьбы.

      Ветшающее, прохудившееся, худощавое тело дождя, просвечивающее, проглядывающее смазанной, со сбитой резкостью фотографией старинного, покрытого патиной провинциального ландшафта, разреженного, прореженного, очищенного несусветной чудовищной массой застоявшегося прошедшими временами, мифами, видéниями пространства. Дождь, уходящий несбыточным, незавершенным событием обращенного вспять бытия.

      Дорога, проложенная почти что в отвесной стене обрыва, как бы соскальзывающая постоянно с оси своего путевого напряжения, отдаленного метагеографического ориентира; дорога, стремящаяся отклониться от очевидной горизонтали разработанного купеческими путешествиями пространства. Дорога вне ландшафтного паноптикума гор-откровений, склонов-согласий, поселений-игрушек, рек-разговоров, лесов-ласок, мостов-ветров, людей-мест. Дорога – пространство, лишенное образа бесцельной равнодушной протяженности; пространство, воображаемое в сходе, соскальзывании, отклонении на обочину обретенного своей собственной границей бытия.

      Разрушенные, полуразрушенные, оставленные, недостроенные мосты, висящие в воздухе недосказанных, недодуманных сожалений, упреков, попреков. Такие мосты-руины как древние линии святилищ попутных благоприятствующих ветров, как просто очертания чьих-то забытых часов просчитанной, измеренной вечности. Над пропастью недостроенной вечности лежит, движется, расширяется пространство брошенного, оставленного впопыхах соучастия путевым скоростям-одержимостям, ритмическим постукиваниям рельсовых стыков.

      Распад сознания, мыслимый хлебом, едой, вином оголодавшего радостью, приязнью, сочувствием пространства. Ландшафт как предвидение сочувствующего внимательного взгляда; как произведение глаза, чья оптика втягивает в себя струны, натяжения, фигуры, рельефы ментальных желаний сокровенной близи, отдаляемой горизонтами, кругозорами времени-места.

      Пульсирующая, нарастающая, грохочущая, обваливающаяся тишина пространств, несущих устои мира, образующих метагео-графию обрывочной, горячечной, безумной речи сдвигающихся, скрежещущих, деформирующихся мест. Ландшафты восклицаний, нервических риторик, блистающих-мерцающих мегаполисов сна. Убранные вовнутрь навсегда горизонты кричащих, орущих лесных далей. Оглохшая тишина остервеневшего шторма, подающего океанское небо в воющей кайме серых волчьих времен. Ветряная аура рыданий, окаменевшего рёва разглаженных и скомканных степных курганов. Комки застрявших в глóтке горловых, спёртых долин застывших, застоявшихся рыков утесов, осыпей,