Великий князь. Юрий Сбитнев

в себе, лишившись не токмо дара речи, но и зрения. Пред очами полыхал живой огнь, застя все сущее, язык присох к нёбу, и только един глас удаляющийся слышал Никифор.

      Обретя сознание и ясное видение, митрополит встал на молитву и молился непрерывно трое суток, не вкушая хлеба, не пия воды. Потом, не поведав никому о происшедшем, думал, что сие означать должно. Григория-монаха Никифор не знал, слышал только, что есть искусный писец и книгознатец в Болдинском черниговском монастыре, юн летами, но зело изощрён в Святом писании, в требах церковных и ветхих преданиях.

      Был к митрополиту и совсем малый слух, что оный мних при благословении своего игумена трудится над самовольным летописанием, нарушая тем самым запрет и повеление великого князя: «Впредь по монастырям самовольно временные повести не чинить». Собирался проверить этот слух, да не собрался.

      И вот Воля Господня, явленная через светоносного ангела!

      Никифор распорядился позвать в Киев болдинского мниха и только после этого направился к Мономаху.

      Великий князь был первым, кому поведал он о чудесном видении. Опасался митрополит, что тот не примет как должно поведание и, чего хуже, разгневается, наведя божью кару и на себя, и на стольный град. Однако Мономах слушал с нижайшей кротостью, почасту крестясь и радуясь ликом.

      – Зови мниха, – велел, выказав к рассказанному веру.

      Митрополит, дабы не выявить своего самоуправства, поблагодарил князя, присовокупив:

      – Сам я так и разумел, князь…

      Часа не прошло с их встречи, а весь Киев от меньшего до большего заговорил стоусто о чудесном явлении митрополиту Никифору и уже поджидал, высматривал стоглазо приход мниха Григория.

      В Болдинском же монастыре этот внезапный зов восприняли иначе. Решили, что дознался-таки Киев о тайном их писании и позван Григорий пред очи митрополита и великого князя на правёж. Потому с мнихом собрался в Киев и сам игумен, дабы собою заслонить брата от могучего гнева.

      Не Григорий, а он, игумен Даниил, автор тайной временной повести.

      Случилось это как раз в день, когда Григорий уже снарядился в путь к Курску и Даниил благословил его на поиски всего памятного в тех весях о святом отце Феодосии.

      Только и успел монах послать с оказией весточку Венцу, что вызван немедля в Киев к митрополиту, и ничего боле.

      Искони известно на Руси: плохая весть босиком бежит, лепным колобком катится, птицею летит, волком рыщет, добрая – на печи лежит: самому надо, а может, и врут о том – повременить бы, а пойдёт в путь, так и не торопится. Потому и не знал никто в Курске о чудном явлении митрополиту Никифору, потому, получив весточку от Григория, и счёл её Венец куда как худою.

      И погнал встижь¹⁴⁴ за другом своим от Курска к Киеву. Так разве постигнешь, коли от Чернигова помчали митрополичьи посланцы игумена с мнихом на лихих перекладных княжеских?! Им тоже ничего не было известно о чудном явлении митрополиту Никифору, а потому худое думали, стращая в беге коней, а заодно себя с седоками. Сказано: «Немедля доставить Григория! Немедля!»

      Не

144

       Встижь – в погоню.