Изгнание беса (сборник). Андрей Столяров

губы.

      – Вы соединяете различные искусства, – сказал я.

      – Так…

      – Берете из каждого наиболее сильную компоненту и на основе их создаете новый мир. То есть вы используете не само искусство, а лишь часть его. Эссенцию. Эссенция входит в искусство, но заменить его не может.

      Режиссер открыл было рот, но ничего не сказал.

      – И поэтому мир вашего Спектакля – суррогат. А опасность в том, что этот суррогат – намного ярче и доступнее обычного мира. Главное – доступнее. Потому что ваш мир человек в какой-то мере создает сам, согласно своим потребностям. Далеко не каждый может эти свои потребности – в том числе и неосознанные – контролировать. Не каждый может отказаться от них во имя достаточно абстрактных этических принципов.

      И тут что-то произошло. Они перестали меня слушать. Напряжение спало. Элга расслабленно вздохнула. Режиссер потянулся к бокалу. Советник занялся салатом.

      Словно от меня ждали чего-то совсем другого и, не дождавшись, обрадовались.

      – Я не говорю, что вы обращаетесь к низменным инстинктам, – сказал я. – Но вы заполняете сферу между ними и сознанием; заполняете настолько плотно, что сознание уже не способно контролировать их.

      – Очень оригинально, – вежливо отреагировал директор.

      Он лишь делал вид, что слушает. Режиссер помахал кому-то, сказал рассеянно:

      – Искусство во все времена являлось суррогатом, как вы говорите, – начиная с ритуальных танцев первобытных людей, где участвующие впадали в транс, кончая современными гала-мистериями на сто тысяч человек.

      Он глотнул своей жидкости – поморщился. Сверху зазвучала тихая, вязкая музыка, она обволокла зал. Свет изменился, стал серебряным. Элга тянула сок. Хрупкие полупрозрачные стебли откуда-то сверху свешивались ей на плечи. Она обрывала их, бросала – тут же отрастали новые.

      Подошел парень, похожий на гориллу, кажется Краб, наклонился, прошептал настойчиво. Элга сузила глаза:

      – Уйди! И больше не подходи ко мне сегодня.

      Парень скрипнул зубами, отошел. Из-под густых век упер в меня ненавидящий взгляд.

      У меня звенело в голове. Зал покачивался, словно в опьянении. Я чувствовал, что говорю слишком много, но как-то не мог остановиться:

      – В любом виде искусства право выбора принадлежит человеку. Он волен принять предлагаемую ему сущность или отвергнуть ее. А ваши Спектакли порабощают полностью: выбора не остается. Человек может лишь варьировать навязанную ему конструкцию.

      Директор благодушно кивал. Лицо у него было отсутствующее. Я разозлился:

      – Вы навязываете свою культуру, насильно внедряете ее в сознание, руководствуясь при этом лишь собственными критериями. Это рабство. Это тирания культуры. Она ничем не отличается от исторических тираний – фараонов, Чингисхана или Великих Моголов.

      Слово было сказано. Я продолжал спокойнее:

      – Раньше человек жил под экономическим диктатом. Или под диктатом политическим. Сейчас вы хотите навязать ему диктат культуры – более опасный, потому что он неявный.