Сквозь тайгу к океану. Михаил Чуркин

балалайка. Повсюду шмыгали любопытные мальчишки, с независимым видом шастали воры, а то и просто зеваки.

      Китаец-кукольник, соорудив у стены лабаза ширму из бамбука и легкой ткани, давал нехитрое представление. На руках у него были куклы, изображавшие мужчину китайца и куню – девушку. Китаец-артист притопывал ногой, на колене у него были привязаны две медные тарелки, а на щиколотках звенели колокольчики. Кукла-девушка хныкала гортанным голосом бродячего актера. Он же исполнял и партию мужчины. Сюжет был незатейлив.

      – Шиндар мындар, шиндар мындар! – кричал базарный балаганщик. – Твоя смотри, моя показывай. Ехал купеза, шипко молодеза! – Он выпятил живот у купца, показывая, какой тот толстый и богатый.

      – О! О! О! О! – орал китаец. – Чего тибе, барысня, пулачит?

      – Моя пулачит, потому, чито моя мужика помирай.

      – О! О! О! Мужика помирай, тебе другой поискай!

      – А! А! А! – заливалась куня. – Никто миня не люби!

      – О! О! О! Моя тибя шибко полюби. Давай женисса!

      – Твоя никрасивай! – куня давала деревянную затрещину кукле-жениху.

      Зрители хохотали.

      – О! О! О! – надрывался актер. – Моя шибко никрасивай, зато у моя чена помана[2].

      – Тогда моя тебя шибко полюби – давай жинисса!

      – Давай, куня, целовасса! – И куклы, стукаясь деревянными головками, целовались, вызывая смех и посвист зрителей. В маленькую корзинку у ширмы летели монетки.

      Вдоволь насмотревшись на людей и торговлю, ребята договорились с мужиками, собиравшимися после торгов ехать в одну из ближних к расположению отряда деревень, подвезти их. Обоз должен был тронуться в путь после полудня. Чтобы скоротать время, все четверо зашли в одну из харчевен, которая именовалась чайной. На вывеске был намалеван пузатый самовар и цветастые кружки. Это была большая дымная изба, освещенная двумя керосиновыми лампами. Из кухни несло чадом подгоревшего жаркого. За несколькими сбитыми из досок столами сидели селяне, пара пьяных казаков и еще какие-то темные личности из местных выпивох и рыночных воришек. Обслуживающие посетителей китайцы подали на стол по миске шалме – лапши в мясном соусе, острую капусту с перцем и штоф водки. Арсений потребовал не налегать на спиртное, но Арнольд Наумкин был падок до выпивки и вскоре, изрядно захмелев, стал болтлив и привязчив. Он начал бахвалиться своими связями в городе, предлагал посетить знакомых девиц, а затем стал заговаривать с крестьянами за соседним столом. Все попытки утихомирить болтуна были безрезультатны. Сеня попытался побыстрее выпроводить его на морозец, но тот, в последний момент, начал громко ораторствовать.

      – Что, – закричал он, обращаясь к мужикам, – сидите как мыши! Для вас великие люди разработали программу борьбы за светлое будущее без помещиков и капиталистов, а вам все по херу.

      – Окстись, мил человек, – возразил один из деревенских. – Помещиков мы отродясь не видели. Мы вольные хлебопашцы и, если бы не смута

2

Денег полно.