Убыр: Дилогия. Шамиль Идиатуллин

запахи – я с ума сойду. Вы где, народ?

      – Беги-беги, – шепнула мама и, засияв, побежала обниматься с папой.

      Я немножко постоял на месте, помотал головой, как собака от мухи, и пошел в прихожую – обуваться и здороваться с отцом. Который, естественно, днем меня не видел, возле подъезда с дядей Ромой не стоял и, уж конечно, не курил.

      Дильку правда пора было забирать, Алла Максимовна из ее продленки – тетка вредная, опять начнет вопить, что из-за нас одних до ночи сидит. Поэтому я решил выяснить, что происходит, вечером.

      Но вечером все были такие веселые и добродушные, так дружно смеялись над папой, который опять насыщался в режиме земленасоса, а он знай кивал, рассказывал ржачные анекдоты и со страшной рожей подбирался к блюдам, отложенным мамой для работы, – что я не решился начать неприятный и дурацкий, честно говоря, разговор.

      Отложил на потом.

      Потом стало поздно.

4

      Дилька заметила неладное в тот же вечер. Вообще не понимаю как. Вернее, может, она и раньше заметила. Но именно после этого бравурного ужина поманила меня в ванную, где чистила зубы, и тихонько спросила сквозь белые пузыри:

      – А почему мама сердится?

      – А когда она сердилась? – не понял я.

      По мне, так за ужином мама уж точно не сердилась – и вообще была добра, весела и ослепительно красива. Особенно на фоне папы, который знай заправлялся с обеих рук, лишь изредка вспыхивая шутками или анекдотами. Иногда странными, конечно: допустим, уставился на экран, по которому бегали табуны – Дилька, как всегда, смотрела канал про животных, – и спросил:

      – А что с теликом?

      – А что? – ревниво уточнила Дилька, явно заподозрив, что сейчас ее заставят переключить на футбол, бокс или иную передачу без лошадок, хотя, возможно, и с конями.

      – Звук есть, изображения нет, точки какие-то, ересь, – пробормотал папа значительно тише, потерял интерес к телевизору и погряз в черпании и глотании.

      Мама покосилась на телевизор и вежливо сказала:

      – Действительно.

      Ну, у всех бывают неудачные шутки. Но разве это «сердится»? Поэтому я не понял сразу, о чем Дилька говорит.

      Дилька удивленно посмотрела на меня сквозь закрапанные белым стекла, сплюнула в раковину и прошипела:

      – Ну, когда про ребеночка говорили, забыл, что ли?

      Вспомнил. В самом деле, был такой момент в разговоре – папа перестал жевать и вообще завис, но глазами водил от своей тарелки, опустошенной, к маминой, непочатой. Мы замолчали и опять прыснули – ну смешно это было. Папа еще взглядом поелозил, вдруг голову вскинул и лающим таким голосом спрашивает:

      – Беременная, что ли?

      Тут мы вообще загоготали. Я хлебом подавился, а Дилька чуть со стула не свалилась, вопя: «Беременная!» Мама смеялась, красиво запрокинув голову. А потом, ага, резко и точно, как курок, вернула голову на место, подняла руку ко рту, который как-то странно растянула, и спросила:

      – Кто беременный?

      Я тогда решил, что насмешливо спросила, а теперь сообразил, что нет, не насмешливо.

      Папа