Черный кандидат. Пол Бейти

кивнул.

      – Оставь мне немного денежек на кино.

      – Только не читай Джорди про Пеппи Длинныйчулок. Еще сделаешь из него любителя белых девочек.

      Иоланда почесала затылок.

      – Я могу завтра доверить тебе ребенка?

      – Конечно!

      – Никакой выпивки, никакой травы. Джорди – твой сын, а не какой-нибудь знакомый из твоей программы реабилитации.

      – Говорю тебе, это не повторится. Господи, одна татуировка!

      Когда она повернулась, чтобы уйти, Уинстон ухватил ее за пояс, притянул к себе, как йо-йо, и вытянул губы для поцелуя на ночь. Иоланда не заставила себя ждать. Потом губы Уинстона в несколько влажных чмоков перепорхнули с губ Иоланды на ее грудь. Обследуя кончиком языка отвердевший сосок, он накрыл ртом ареолу и медленно сжал губы. Язык оросила струйка молока. Иоланда застонала от боли и удовольствия.

      – Ты ела на обед arroz y habichuela con pulpo[8] в кафе у Далии?

      Иоланда тряхнула головой от удивления и заехала ему по уху. Уинстон поднял руки, купаясь в самообожании.

      – Я разбираюсь в грудном молоке. Мне бы выступать в телике. Я мог бы сосать женские груди и отгадывать, что тетки ели на завтрак. Вот это была бы работка! «Яичница с сыром и луком, блины с голубикой, слегка смазанные маслом».

      – Завтра не облажайся с дитем.

      – Одна наколка!

      Зевая, Иоланда скрылась во тьме коридора.

      – Спокойной ночи, Борзый.

      – Не смей видеть сны о Джорджо Джонсоне!

      Уинстон усадил Джорди получше и прицелился пультом в темный прямоугольник телевизора. Тот включился с благодарным щелчком. На экране мальчик болезненного вида играл с кем-то в мяч. Камера переключилась на крупный план. На бледном лице выделялись две черты: высокие бугристые скулы и полупрозрачные, как мушиные крылья, веки, испещренные варикозными капиллярами. Ссохшуюся голову ребенка прикрывала бейсболка размеров на пять больше, чем нужно. Камера «отъехала» и кто-то кинул парню бейсбольный мяч. Тот неуклюже поймал его двумя руками в совершенно новую перчатку-ловушку. Отправив мяч обратно, мальчик повернулся к камере:

      – Меня зовут Кенни Мендельсон, мне десять лет, но у меня хрупкие кости восьмидесятисемилетней женщины и прическа, как у пациента химиотерапии.

      – У тебя еще есть чувство юмора, – вставил Уинстон, наклоняясь к Джорди. – У чувака это… как называется эта болезнь? Старохрычит или что-то такое.

      Уинстон опасливо поднял все конечности Джорди по очереди, выискивая в подмышках и других углублениях странные пятна или высыпания – все, что может быть признаком подобной врожденной болезни.

      – Держись, чувак, – сказал он телевизору. – Я-то знаю, что такое – повзрослеть раньше времени.

      Он провел рукой по спинке сына, считывая выступающие косточки и складочки жира, как знакомый текст, набранный азбукой Брайля. Уинстон миновал плечо и остановился на правой ключице, где зелеными печатными буквами по молочно-шоколадной коже Джорди было выведено: «Бомба!» Он вздохнул.

      – Бомба! Блин, никто уже даже не говорит

8

Рис с бобами и осьминогом (исп.).