Змеиный медальон. Кира Владимировна Калинина

жизни с её суетой и змеиным коварством.

      Но Академия пала за тридцать лет до его появления на свет, и вряд ли кто-нибудь однажды дознается, как и почему, коль скоро даже у Бармура на сей счёт одни гипотезы. В юности желание раскрыть эту загадку было так остро, что, презрев запрет учителя, он решился на рискованное плавание в неведомые воды. Остров явился, как мираж, и растаял раньше, чем он успел приблизиться. Но тогда он был неопытным юнцом, движимым лишь любопытством и азартом…

      Он поднял голову, сощурился и смахнул со щеки ещё одну жгучую слезинку. Древние философы полагали, что мир окружён раскалённым добела огненным морем, и лишь тонкая оболочка – небо, дар богов – защищает всё живое от смертоносного жара. Возможно, они не были так уж неправы… Он скинул плащ, потом подобрал и повесил на руку – пригодится. Бледно-кремовая ткань потемнела, поросла ворсом и обрела свой обычный грязновато-лиловый цвет. В исходных условиях вещи всегда возвращаются в исходное состояние.

      Лодки на месте не оказалось. Её не могло унести прибоем – он оттащил тяжёлую посудину далеко от кромки волн, спрятал под прикрытием могучих валунов и для надёжности привалил сверху камнем.

      Что ж, есть другой способ выбраться отсюда…

      Преследовать Нолемьера по Тропе не имело смысла. Он моложе, а у молодых тяга к странствиям сильнее. И, как ни велика твоя нужда, лысеющий изгнанник, Тропу не обманешь.

      Остаётся одно – сразиться с врагом в его же собственной цитадели.

      Самоубийство. Бессмысленный акт отчаяния.

      Если только он не сумеет овладеть энергией Балтасы.

      Он чувствовал гудение под ногами, так что создавалась полная иллюзия, будто в земных глубинах бушует и рвётся наружу океан силы, способной смести всё с лица мира. Отчасти так оно и было, но преградой этому океану служила не земная твердь, а невидимый барьер – здесь, на Балтасе, более тонкий, чем где-либо.

      Если смотреть издали, с северо-востока, остров кажется долькой пирога. Два идеально ровных среза сходятся под острым углом, между ними – кусок суши, на котором меняется рельеф местности, исчезают и появляются вещи. Только одинокая стена нерушимо стоит на макушке скалы, да Арфа поёт на ветру, слышная лишь тем, кто знает вкус энергии, питающей мироздание.

      Он долго карабкался вверх по каменистому откосу, останавливаясь, чтобы передохнуть, и отирая со лба пот.

      Она там. Она должна быть там. Она всегда… вздох облегчения… на месте.

      Узкий проход между скалами вёл к чаше небольшого водопада, стекавшего по уступам почти без напора – будто наверху кто-то опрокинул огромный кувшин с узким горлышком. На склонах цеплялись за скудную почву кусты и травы, образуя маленький зелёный оазис. Слева от прохода прямо из воды поднимался каменный вырост. Изогнутый, как ребро исполинского зверя, вершиной он почти смыкался с длинным козырьком горы. Замечательное подобие треугольника арфы с извилистой вверху и скошенной книзу декой. Инструменты древнего каменотёса касались её поверхности бережно и избирательно, чтобы сохранить впечатление