Змеиный медальон. Кира Владимировна Калинина

так и дитятко в её чреве заснёт до тепла. Но вышло по-другому. Тягость её стала вскоре всем видна, а под конец зимы приспело время рожать. И пришла к ней Хозяйка подземного царства, и молвила: "Глупая, думаешь запреты наши просто так, впустую, придуманы? От смертного мужа зачала ты смертное дитё. Родишь сынка в царстве мёртвых – и наверх он уже не поднимется. Не видать ему света-солнышка, не ходить по травке-муравушке, а навечно лежать во сырой земле, не живому уже и не мёртвому, и страдать от тоски, и мучиться…"

      Маниська всхлипнула, растроганная собственным красноречием.

      – Принялась Хлебная Дева Хозяйку умолять, чтобы сыночка её пощадила, отпустила в подсолнечный мир. "Ты знаешь закон, – отвечала Хозяйка. – Жизнь жизнью выкупается". – "Знаю, – сказала Хлебная Дева. – Возьми мою жизнь, только сына спаси". Перенесла её Хозяйка в средний мир, положила в овчарне между козами. Там Хлебная Дева от бремени и разрешилась. Обтёрла ребёночка соломой, взяла на руки, вышла под небо, глядь, перед ней дом пахаря Силы. Только и успела, что опустить сосунка на крыльцо – тело её стало прозрачным и невесомым, как туман. Дунул ветер – и развеял Хлебную Деву без следа. Тут козы в овчарне все враз замекали, заржала кобыла на конюшне, залаяла собака в конуре. Вышел пахарь Сила посмотреть, что за шум, увидал ребёночка на крыльце и в один миг всё понял. Взял он сына на руки…

      Кешка слушал невнимательно – больше поглядывал на лесных жителей. По одному, тихой сапой, они подтягивались к столу. На лицах скорее любопытство, чем враждебность, но кто их знает… И тут Кешку молнией насквозь прошило: сирота! подкидыш! Этот Кен подкидыш, как и я… Герой чужого предания в полсекунды стал для него родным братом.

      – …Нарекаю тебя Кеном, молвил пахарь.

      И Кешка сказал:

      – Да, правильно. Кен – хорошее имя. Мне подходит.

      Кажется, у него дрогнул голос, и Маниська расплылась в улыбке.

      – Рос Кен не по дням, а по часам. Силу богатырскую набирал и того быстрее. Когда сравнялось ему пять лет, околела старая кобыла отца его. "Как же быть? – воскликнул пахарь. – Как я выйду в поле без лошади?" – "А давай, – сказал Кен, – я вместо неё впрягусь". Подхватил он плуг и поволок по полю, да так резво, что отец едва за ним поспевал…

      На поляну вышел высокорослый голенастый парень – штаны до колен верёвкой подвязаны, ступни такие, что за ласты принять можно, голый по пояс, на голове что-то вроде плетёной шапочки. Встал, подбоченился. Плечи вроде неширокие, и грудь впалая, но кулаки с дыню. Лицо длинное, носатое, скулы торчат, глаз не видно под тяжёлыми надбровьями, на щеках серые мазки – зачаток будущей бороды. А у Кешки даже над верхней губой – только лёгкий намёк, хотя давно бы пора…

      – Когда Кену стало семь…

      – Маниська! – медведем проревел голенастый. – Иди сюда!

      Она сидела к поляне спиной – и бровью не повела, точно не слышала.

      – Ах да, забыла. Хозяйка, когда Хлебную Деву отпускала, наказала ей строго-настрого к груди сосунка не прикладывать, молока своего не давать, не то…

      – Иди