Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив. Аnn fon Luger

листа написала свой адрес. Лист протянула Леньке.

      Тот взял. Но вдруг Мими выхватила лист и демонстративно его изорвала, глядя в глаза сопернице.

      – Канай отсюда.

      Гостья тихо удалилась. Только у двери она обернулась – Ленька провожал ее тусклым взглядом, та ему подмигнула, и оттого взгляд его загорелся.

      Через минут десять труп моремана был утрамбован в матрац, завернут поверх в рогожку, для приличия.

      – Так, с этим делом на Обводный. Сложите на санки пару стульев. Вот этот сломанный пойдет. С понтом мебель везем. И все, и дело с концами.

      – Так лед же.

      – Я ж ведаю, хде прорубь, – возмущался Дед. – Чижики, карманы его проверили?

      – Дык к весне труп нечистого ж и вовсе до неузнаваемости…

      – Я не про то. Мамон нашли? Мож, деньги были?

      – Денег нет.

      – Эхх, рыбам тоже есть надобно, – сказал Бенька, поглаживая рогожку.

      – Странноватый ты, Басс, эх странноватый.

      Через час, когда все было сделано, компания вернулась к столу, на сей раз заставив новыми бутылками стол.

      – Мишка Корявый, – сказал Дедка, показывая Леньке пальцем в бугая. – Это Сашка Рейнтоп – он же Пан.

      Тот кивнул одобрительно и поклонился.

      – Я понял.

      – Готовы помогать.

      – А то ж.

      – Корявый у нас на Мурманской «железке» трудится, поездушничает.

      – Гимаю, так сказать, у зазевавшихся путешественников Раньше был еще и форточником, по малолетке, сейчас разросся. Не могу. А вообще, я охотник.

      – Да, профессионал.

      «Мишка форточник, забавно», – подумал Пантелеев и улыбнулся.

      – Ни-и-иикто не жаловался. Гы, – вставил заикаясь Мишка. – Неуловимый я. Мне нет равных, ключник я, любую отмычку за секунды отопру. Тиснул как-то шкатулку тройную, купюрницу, прямо из вагона, пока все спали. Никто и не чухнулся. В ней 125 тысяч целковых было. Новенькими. Гуляли дней десять, – хвастался детина Корявый.

      – Сашка Пан, он профессиональный ширмагал (карманник), один из лучших в Петрограде, – продолжил Дед. – Спомянь. Про них сказывал. Да.

      – Я вот в перонной суматохе не дремлю, – начал было Пан, занюхав первача соленым хлебом. Движения его стали шире, а слова путанней. – Завижу у зазевавшегося нэпмана чемодан. Тот выходит из вагона такой важный, бобер, короче. Толстый дядя в заграничном костюме, такой в шелковом галстуке, в руках два саквояжа. Представили? Пугливо озирается родной, эхма, дабы шо не уперли. А я-то, ясен красен, его уже веду. Я притираюсь к нему и колю острым шилом в толстый бок. Тот визжит, як боров. Естественно, чемоданы свои бросает. И тут я подцепляю эти оба саквояжа и был таков под крики «Держите! Украли»! А я фю-ить – и нет меня!

      – Они тебе еще любую волыну достать смогут. Для твоих ребят, – заметил Дед.

      – Ловкость рук, – улыбается Пантелеев. – Пан, откуда сам?

      – Как откуда? Говорок не слышишь? Сам я одессит. – И он достал гармонику:

      Я родом из Одессы,

      Где все так любят песни,

      С судьбою