Рубидий. Михаил Харитонов

и был он по занимаемой должности институтским киномехаником, а по жизни – тихим, безвредным, пьющим раздолбаем. Пьянка его и погубила: он попал под горбачевскую антиалкогольную кампанию. Модест, обожавший всяческие запреты, наложил тогда на подведомственную ему территорию очередное заклятье. Всякий, кто принимал в стенах Института больше ста граммов чистой, превращался в мышь, черепашку, гномика или другое незаметное существо. Заклятье продержалось ровно неделю: приехала комиссия из Москвы, и пришлось в срочном порядке накрывать поляну. Всю неделю сотрудники выпивали за территорией или под охраной защитных заклинаний. Пострадали всего двое: старый алкоголик Мерлин (он превратился в инфузорию) да Саня Дрозд, которого, кажется, просто забыли известить о нововведении. Гномика забрал к себе Жиакомо. По слухам – из жалости: другие гномы не приняли нового собрата, так что тот ходил весь искусанный и в синяках.

      Мысли Привалова плавно перешли на Жиакомо.

      На фоне всеобщего упадка и разложения заведующий отделом Универсальных превращений казался последней крепостью, не спустившей флага. Киврин стал американцем. Кристобаль Хунта предался махинациям. Амперян и прочие занимались кто чем. Даже высокосознательный комсомолец Почкин, и тот все больше времени посвящал кооперативу «Вымпел Плюс», занимающемуся перепродажей персональных компьютеров.

      Но Жиан Жиакомо не поступился принципами. Он исправно появлялся на рабочем месте минута в минуту, привычным жестом бросал шубу гному и проходил сквозь стену к себе в отдел. Занимался он исключительно научной работой по утвержденной теме: трансфигурацией тяжелых элементов. От сотрудников он требовал того же, что привело к массовому оттоку таковых. Сейчас у Жиакомо из более-менее значимых фигур остался только Корнеев, который все еще надеялся защититься.

      В воздухе раздался какой-то тихий звук. Привалов повернулся и увидел маленького зеленого попугайчика, сидящего на шкафу с распечатками.

      – Др-рамба! Р-рубидий! Кр-ратер Р-ричи! – сообщил попугайчик. – Сахар-рок? – просительно сказал он, склоняя голову набок.

      Привалов вздохнул. Открыл дверцу шкафа и достал коробку. Когда-то она была коробкой с сахаром, а теперь, пожалуй что – из-под сахара. На дне лежало несколько некондиционных кусочков.

      – На, жри, – сказал он, давая попугаю самый маленький.

      – Пр-римитив, – довольно сказал попугай, устраиваясь на столе с добычей. – Тр-рудяга.

      – И то верно, – вяло согласился Привалов. Общаться с попугаем не хотелось.

      Попугай это, видимо, почувствовал.

      – Др-рамба игнор-рирует ур-ран, – попробовал он заинтриговать собеседника.

      – Да ну тебя, Фотончик, с твоими драмбами, – сказал Привалов, думая, не занять ли корнеевское кресло. Его останавливало только то, что Корнеев мог материализоваться в нем в любой момент. Последствия могли быть самые неприятные.

      – Дыр-ра вр-ремени, – попробовал попугай снова.

      – Если у тебя есть дыра, заткни ее, – отозвался Саша.

      Фотончик появился в Институте в шестьдесят третьем. Он возник