Сборник 333. Три повести и тридцать три рассказа. Валерий Мит

Маша, без всяких дополнительных выяснений. Та моя часть готова была признать, что угодно, лишь бы не пришлось возвращаться, желая оставить всё, как есть.

      Это внутреннее противоречие выматывало, отнимало остатки сил. Я почти согласился с собой, решив ничего не предпринимать и оставить всё без изменений, ведь так было значительно легче.

      Почти…, но на этом слове я и споткнулся, не дав себе пойти по лёгкому пути.

      Я прекрасно знал, что забыть о проблеме не значит её решить, а серьёзные вопросы не могут оставаться без ответов, рано или поздно они обязательно напомнят о себе.

      Я вылез из ванны, надел свои джинсы и футболку. Кроссовки остались в нашей комнате, и я босиком отправился назад к Маше.

      Уже в коридоре я почувствовал что-то неладное.

      Дверь в нашу комнату была приоткрыта, а я прекрасно помнил, что плотно её закрывал.

      Я побежал.

      С нетерпением распахнул дверь.

      В комнате всё было, как прежде. Разбросанная по полу одежда, наша кровать со сдвинутыми набок одеялом и простынёй, всё ещё хранящих наше тепло. Не было только Маши, а на прикроватной тумбе лежал инородный предмет, резко выделяясь на фоне тёмной мебели: обычный белый лист писчей бумаги.

      Я с отвращением взял в руки это неприятное послание, ничем другим оно просто быть не могло, и прочитал:

      Вот видишь, как оно бывает, Володя: только-только зародится некоторая гармония, как тут же найдётся кто-то, кто попытается всё разрушить.

      Вносит сомнения, они переполняют этот мир, он выходит за границы нашего восприятия, и мы уже не в силах его вместить.

      Вот и меня уже здесь не осталось.

      Когда ты прочтёшь это письмо до конца, здесь не останется и тебя или, быть может, для тебя исчезнет этот мир – постоянно путаюсь в этих понятиях, хотя, по-моему, это одно и то же.

      Прощай.

Твоя Маша.

      Я оторвал взгляд от письма, и от отчаяния и бессилия что-либо изменить, не смог сдержать слёз. Ноги перестали слушаться меня, подкосились, я упал на пол, перевернулся на живот, уткнувшись лицом в свои руки, и зарыдал по-настоящему.

      В который уже раз за последние дни я терял то, что вернуть невозможно.

      *

      Когда я немного успокоился и смог связно мыслить, я почувствовал, что весь промок. Не может быть, чтобы из меня вытекло столько слёз, подумал я и открыл глаза.

      Было сумрачно.

      Я пока не различал окружающие меня предметы, но силуэты становились отчётливей, по мере того, как глаза привыкали к темноте. Я лежал на чём-то мягком и мокром, похожем

      на только что политый водой газон.

      Я попытался сесть – это, с некоторым трудом, но мне удалось. Моя одежда, действительно, вся промокла и прилипла к моему телу. Мне было очень холодно, и я дрожал, практически, не переставая.

      Чьи-то руки обхватили меня сзади и помогли мне встать в полный рост.

      – Хорошо, что вы сами очнулись, Владимир Михайлович, –