Век императрицы. Натали Якобсон

я был изумлен. Раньше она никогда мне об этом не говорила.

      – Он нашел ее для меня, а не для отца, – загадочно улыбнулась Даниэлла. – Он был так внимателен вначале, а теперь он обвиняет меня в том, что… – она не договорила, словно испугалась чего-то. – Наверное, так происходит со всяким, кто рискнет призвать злого духа. Вначале он нежно заботится о вызвавшем его, оказывает услуги, а затем порабощает того, кто осмелился однажды пригласить его к себе.

      Я читал об оккультизме и других запретных искусствах. Даниэлла, наверняка, также пролистывала эту книгу.

      – Какое отношение все это имеет к тебе? – осмелился спросить я, и сам же счел себя за это дураком. Даниэлла тут же обиделась и прошептала что-то типа того «ты говорил, что он мне не поверит».

      – Кто-то приходит ночью к твоему окну? – уже более мягко спросил я. – Какой-нибудь парень из деревни?

      Она звонко рассмеялась. На миг румянец вернулся на ее щеки, глаза зажглись озорным блеском.

      – К воротам приходят раз в неделю только молочница и коробейник. Ты же не думаешь, что я говорю о них?

      – Нет, конечно, – я не хотел показаться ей дураком, но, должно быть, именно таковым и являлся. – Ты пытаешься объяснить мне, что вызвала кого-то. Как это тебе удалось?

      Она посмотрела на меня с искрой внимания и благодарности, и я на миг утонул в ее глазах, потерялся, как теряется всякий ум перед разгадкой непостижимой тайны.

      – Я всего лишь прочла его имя. Ты спросишь, откуда я могла узнать. Кто-то написал это слово пальцем на пыльном подоконнике. Всего пять букв, начерченные на пыли витиеватым старинным почерком. Стоит только однажды произнести его имя вслух перед распахнутым окном, и он явится к тебе… А потом еще встреча в том трактире, за деревенской пекарней, – Даниэлла поднесла узкую ладонь ко лбу, будто лихорадочно пыталась что-то припомнить.

      – Ты что-то путаешь. Там нет никакого трактира, – возразил я. – Мне хорошо знакома та местность.

      – Но я же видела, – так может воскликнуть только обманутый ребенок. Продолжить наш разговор мы не смогли из-за вернувшихся за багажом слуг.

      Я хотел поговорить с ней вечером, подошел к ее спальне, уже коснулся ручки двери и вдруг услышал, как Даниэлла разговаривает с кем-то. Первой моей мыслью было, что какой-то ухажер взбирается к ней через окно по колючему плетню роз, какой-нибудь безрассудный, безнадежно влюбленный мальчишка, которому не страшно пораниться об острые шипы, лишь бы только спеть серенаду для Даниэллы.

      – Я не могу полюбить ее, не могу, – причитала Даниэлла. – Не могу полюбить их всех, эту твою проклятую армию! Они очаровательны, но ведут себя, как звери. Они так жестоки…

      А может она разговаривает сама с собой, я хотел постучаться, но вдруг услышал, как чей-то глубокий проникновенный голос ответил.

      – Я тоже жесток!

      Обычная фраза, простые понятные слова, но сам голос состоит из непостижимых, несуществующих нот и оттенков. Ни бас, ни фальцет, ближе всего к тенору, но какая музыкальность,