Наследники Рима. Все романы цикла «Божественный мир» в новом и полном издании. Борис Толчинский

сына его Донара

      148-й Год Кракена (1786),

      19 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога

      День, как назло, выдался тихим и ясным. Солнце слепило привыкшие к мраку тюремного подземелья глаза молодого принца. Кандалы звенели на ногах; зная характер сына, герцог Крун повелел для верности стянуть цепями и руки Варга за спиной, и грудь, и шею. Вот таким, закованным в сталь не рыцарских доспехов, но позорных цепей изменника, его и привели к эшафоту, на котором ещё не высохла кровь казнённых накануне баронов.

      До самого последнего мига, до первого солнечного луча, до первого шага по брусчатке этого двора, он надеялся и верил, что его спасут. Всю ночь он не смыкал глаз, ожидая друзей. Ими могли оказаться кто угодно: еретики Ульпины, которые нуждались в нём для своей мести; наперсник Ромуальд и молодые рыцари; бароны, видевшие в нём вождя; и сам отец мог передумать; наконец, даже Юстина, пересчитав все варианты в своем математическом мозгу, могла дать задний ход и приказать освободить его… ему так хотелось верить, что она блефует!

      Не пришел никто: еретики оставили его (а может, Доротее не удалось предупредить их? или она нарочно предала мужа?), наперсник и его друзья, видать, пробиться в крепость не сумели, бароны сами за себя дрожали, отец не передумал, и Юстина, как оказалось, вовсе не играла с ним. Всё было взаправду: и этот двор, и этот эшафот, и стража по периметру двора, и бледные бароны, затравленные волки, и сами победители. Они, победители, стояли на балконе донжона, друг подле друга: в центре – отец, справа – сестра, слева – Юстина.

      Превозмогая боль в глазах, он взглянул на этих победителей. В слезящихся веждах отца увидел он страдание и боль, а ещё решимость эту боль преодолеть и пережить страдание как должно государю своего народа. В глазах сестры играло торжество, она злорадствовала казни брата… дура! Он тут подумал, что сестра, если случится недоброе чудо, если по воле чужих богов всё-таки станет она герцогиней, то трон Нарбоннский долго не удержит – и поделом ей; она умрет похуже, чем он умирает нынче.

      А третья пара глаз смотрела на него невозмутимо и достойно, с едва заметным сожалением. Он долго, сколько мог, смотрел в глаза Юстине, надеясь уловить что-то ещё… нет, ничего там больше не было! И он подумал: железная, мужская воля, сильный ум. На неё единственную он не таил обиды: Юстина не менялась, она с самого начала была его врагом, но именно как враг сражалась с ним благородно, по имперским меркам. Сначала, в Миклагарде, когда она впервые могла его казнить, Юстина дала ему шанс; затем, когда он этот шанс отверг, она, уже в Нарбонне, снова приходила к нему с миром; и лишь когда он в последний раз оттолкнул протянутую ему руку, она решилась умертвить его. В душе своей он признавал, что сам другого выхода ей не оставил. На её месте, со своим врагом, он, скорее всего, поступил бы так же. Да, на Юстину не было обиды у него, и ненависти не было, а было уважение к врагу, который честно одержал над ним победу.

      Зато