Если из многого взять понемножку…. Александр Чумовицкий

отвечал другой голос.

      – Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать!

      Она, видимо, совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Все затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться.

      – Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну, как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало. Нет, ты посмотри, что за луна!.. Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки – туже, как можно туже, натужиться надо, – и полетела бы. Вот так!

      – Полно, ты упадешь.

      С минуту молчали. Потом она приподнялась с неожиданной живостью, охватила руками свои согнутые в коленях ноги и затряслась от приступа беззвучного смеха. Смеялась так, как будто ее щекотали.

      – Ты… чему это? – недоумевающе и обиженно спросил Давыдов. Но Лушка так же неожиданно оборвала смех, вытянула ноги и, гладя ладонями бедра и живот, раздумчиво сказала, голосом чуть охрипшим и счастливым:

      – То-то и легко же мне зараз!..

      – Перо вставить – так полетишь? – озлобился Давыдов.

      – Ах, не смейтесь, – проговорила она с живостью, – а то я вам скажу сегодня то, что вы мне сказали вчера: «Зачем вы смеетесь?» – и, помолчав немного, она прибавила: – Помните, вы вчера говорили о крыльях?… Крылья у меня выросли – да лететь некуда.

      И тут в соседней комнате что-то деревянно заковыляло и стало биться в дверь. Половая щетка, щетиной вверх, танцуя, влетела в спальню. Концом своим она выбивала дробь на полу, лягалась и рвалась в окно…

      Зелёненький он был

      Ипполит Матвеевич с омерзением стал поливать голову и усы «Титаником». По квартире распространилось зловоние. После обеда вонь убавилась, радикальный черный цвет оказался с зеленоватым отливом, но вторично красить было некогда.

      – Ба-ба, да вас узнать нельзя, голубчик.

      Вошедший почтительно и смущённо поклонился.

      «Вот так фрукт!» – подумал пёс.

      На голове у фрукта росли зелёные волосы.

      – Как сон, голубчик?

      – Пароль дьоннер – двадцать пять лет, клянусь богом, профессор, ничего подобного…

      – А почему вы позеленели?

      Лицо пришельца затуманилось.

      – Вы не можете себе представить, профессор, что подсунули мне вместо краски…

      – Хм, обрейтесь наголо… Но всё-таки прошу вас: будьте осторожны.

      – Профессор, будьте совершенно спокойны, – он сладостно хихикнул и пропал.

      Воробьянинов и Остап решили лечь вдвоем на дворницкую кровать. Остап заснул беззвучным детским сном. А Ипполит Матвеевич, посапывая, полез под одеяло. С внешней стороны было холодно, а с другой стороны его жгло молодое, полное трепетных идей тело великого комбинатора.

      Грибные истории

      Когда я был маленький, меня послали в лес за грибами. Я дошел до лесу, набрал грибов и вдруг стало темно, пошел дождь и загремело.