Меж троном и плахой. Исторический роман. Ирина Николаевна Павлычева

более что об избрании речь не идет, – завершил Бутурлин.

      – Разумеется, мы здесь собрались лишь для декларации, – поддержал Толстой, которому тоже надоело разводить антимонии.

      И Меншиков перешел к эндшпилю:

      – Однако, друзья мои, как вы запальчивы! Наша императрица велела нам обсудить обстоятельства спокойно, и вдумчиво, а вы даже не дослушиваете друг друга. В шуме я не уловил, как следует, подтвердил ли слова митрополита наш великий канцлер. Граф?

      – Да, – повторил Головкин.

      – Все слышали? Великий канцлер подтвердил. Какого другого удостоверения нам надо! В таком случае, государи мои, я не спрашиваю никакого завещания. Если наш великий император поручил свою волю правдивости знатнейших своих подданных, не сообразовываться с сим было бы преступлением и против их чести, и против самодержавной власти государя. Я верю вам отцы мои и братья! – патетически завернул Меншиков.

      – Считаю, что в силу коронации императрицы и присяги, которую все чины ей принесли, Сенат может провозгласить ее государынею и императрицей всероссийскою с тою же властью, которую имел государь, ее супруг, – расставил точки над i Толстой и тут же подтянул Меншикову, который на последних звуках его речи грянул:

      – Да здравствует наша августейшая государыня-императрица Екатерина I!!! Ура!

      Теперь подхватили единогласно, причем, один другого громче, сочтя за благо долее судьбу не испытывать.

      Глава ХIV

      Дело было сделано. Тем временем Санкт-Петербург полностью проснулся. У дворца собрались огромные толпы. Безразличных к судьбе императора и России в городе не было.

      Дальше Меншиков действовал как-то полуавтоматически, хотя ничего и не опускал. Народу было объявлено; золотые и серебряные монеты разбросаны; манифест написан, утвержден, оглашен и разослан; в иностранные государства отправлены соответствующие сообщения; императрица приняла присягу и поздравления; подарки, пожалования и посулы были розданы и прочее, и прочее. Управляя всеми этими актами и процессами, Меншиков наполовину отсутствовал, единственно чего ему по-настоящему хотелось – побыть с покойным, помолиться от души и вдоволь и отправиться домой. Сколько суток он толком не спал и не ел, сосчитать он не мог, да и не пытался. Время подошло к полудню, а дела, которые необходимо было завершить сегодня и сейчас не иссякали. Светлейший вдруг потерял терпение и разозлился на себя за то, что до сих пор не может оторваться от суеты сует ради того, чтобы помолиться о душе Петра. Меншиков даже затруднялся сформулировать, кем был для него император. Благодетелем? Отцом? Учителем? Другом? Воспитателем? Судьей? Наставником? Опорой? Защитой? – передать одним словом невозможно! Нет такого емкого слова ни в русском, ни в каком другом известном ему языке. Петр был его вселенной, в ней он жил всю свою сознательную жизнь. Что теперь? Хорошо еще, что мысль о том, что Петра больше нет, никак не могла полностью войти в сознание. Наскоро распределив