Сказание о забытом князе. Не терпя обидим быти. Том III. Тимофей Рахманин

Я тоже надеюсь, что она жива.

      – Они!

      – Пусть так! Очень надеюсь, что мы их найдём. И поверь: если бы Ле Гро*(Ги Фулькуа Ле Гро, 183-й папа Римский Климент IV, с 1265 по 1268 годы) хотел тебе помочь, то он оставил бы их в Нарбонне. Он нарочно придумал повод, чтобы отправить и спрятать её так далеко, чтобы в нужный момент использовать. Использовать тебя, зная, что ты сделаешь всё ради того, чтобы найти Марию…

      Оба путника надолго замолчали.

      – Моему сыну сейчас должно быть уже двадцать пять… Я даже не знаю, как его зовут. Я не видел, как он рос. Я не знаю, как он рос… – нарушил первым молчание человек в рыцарском плаще. Вдруг, переменив тему, он спросил:

      – Но зачем нам в Везенберг, если она отправлена в Йыхви?

      – Там есть человек, который может нам помочь.

      – Кто это?

      – Жерар, я не могу тебе всего рассказать, ибо это возложит на тебя страшные обязательства. Потому просто доверься мне, – и ещё немного помолчав, добавил, чтобы почувствовать, что рыцарь не обиделся за эти слова: – Жерар, у нас, в каждом маломальском городке есть люди, благодаря которым мы можем знать всё, что творится в нашем мире. От шведов до Иерусалима, от земель англосаксов до крайних земель Орды.

      – Брат мой, я догадываюсь, о чём ты говоришь. Мне важно одно: найти Марию и моего сына.

      Снова долго молчали. Первым нарушил тишину Жерар:

      – Не понимаю я одного: отчего Ги Фулькуа так поступил со мной? Неужели обиды детских лет сидели в нём так глубоко, что он мог мстить мне за них?

      – Не только сидели, – после долгой паузы отвечал монах, – они преследовали его всю жизнь, а он ждал тот миг, когда сможет отомстить. И он дождался… Когда я видел Ги Фулькуа в последний раз, даже папская мантия не могла скрыть его намерений и чувств. Взгляд его был полон презрения. Презрения к нищему грязному мальчишке, который когда-то смел оскорблять его. Его детский страх восполнялся приобретённой вдруг безграничной властью, и он воспользовался ею сполна.

      – Но ведь он когда-то был рыцарем. Он не мог…

      – Мог! – перебил монах. – Не тебе ли знать, что иногда страх и ненависть придают сил больше, чем вера в самого Бога!

      – Левиль! Не гневи…

      – А ко всему этому ещё и власть, – не мог уже сдержать себя монах, распаляясь всё больше и перебивая своего спутника. – Власть может затмить все добродетели, какие только есть в человеке, особенно, когда он начинает «испытывать» эту власть. Подчинять себе. А когда он начинает понимать истинную силу этой власти, он пытается прикрыть с помощью неё все свои недостатки и страхи, заставив служить себе! Когда же он понимает, что с помощью этой власти можно вершить судьбы мира, судьбы отдельных людей он уже решает не задумываясь. Лишь по своему усмотрению и настроению, пренебрежительно считая, что жизнь человеческая не достойна даже движения его мизинца!

      – Левиль… Это была власть, данная ему Богом и…

      – Я не о том, – вновь перебил монах. – Коль от Бога, твори благо. А нет – не притворяйся. Жерар, я в жизни совершил столько зла, что даже тебе боюсь рассказать