Про Хвоста. Сборник

иждивенчества. Его пример опровергает мнение о том, что неблагосклонное внимание «органов» обрекает на нищету. Более того, доходы от его «ненасильственного сопротивления» служили источником ссуд (обычно безвозвратных) для близких и не очень близких знакомых.

      <…> Его стихи позволяют догадываться, что поэт не стремится навязать читателю свои истины. Строго говоря, ему нет дела ни до читателя, ни до истин. Он делает нас случайными свидетелями откровений и ценит не итог откровения, но пребывание в откровении – единственный неоспоримый знак успешности земного существования.

ФЕЛИКС РАВДОНИКАСЖурнал «Санкт-Петербургский университет», № 18 (3642), 27 июня 2003 г.

      Вера Есаян

      Художник-реставратор. С 1979 г. живет в Париже.

      … Приходится начать с фактов, многим известных. Знакомство Сережи с Анри и Алешей произошло в конце 50-х – начале 60-х годов в среде театрально-художественной и литературной московско-ленинградской богемы (на фоне Алешиной песни «Не то»[1]).

      Московские художники Женя Измайлов, Ваня Тимашев, Вадим Космачев и Сережа были в те годы, пожалуй, первыми ценителями и поклонниками песен Анри и Алеши в Москве. Именно в их кругу появлялся Алеша со своей гитарой и со словами: «Мы вот тут новую песню сочинили», – и гремел «Потоп». Замечу здесь, кстати, что у Сережи была привычка задавать один и тот же вопрос: «Чьи слова?», так что авторство и «Сучки с сумочкой», и «Рая» в те времена не ставилось под сомнение – Хвост отвечал: «Анри», про другие говорил: «Наши».

      Позже, когда Хвост перебрался в Москву, Анри и Леня Ентин наезжали уже в их общую с Алисой комнату в коммуналке Мерзляковского переулка, здесь и продолжалось совместное творчество. Обстановка в комнате была, как и у всех «поющих прелюдии», – никакая, зато на задней стенке шкафа, отгораживавшего тахту, красовался ковер из репродукций и открыток – личный музей для Алисы и еще не появившейся Анюты.

      Если Алешину одаренность Сережа оценил сразу, то объем и глубину хвостовской эрудиции в области литературы открывал для себя постепенно, а по-настоящему оценил их уже здесь, на Западе, назвав Алешу «ходячей антологией русской поэзии». Художественные вкусы их во многом совпадали. Оба свободно читали по-английски и еще в Москве, не дожидаясь переводов, познакомились и с Пинтером, и с Бекетом. Поэтому, когда режиссер стокгольмского театра «Шахразад» Вилли Карлссон, с которым в начале 80-х работал Сергей, поделился с ним мечтой о постановке современной пьесы, Сережа с полной ответственностью назвал ему Хвоста как возможного автора. Так появилась пьеса «Синдром Робинзона», поставленная по-английски в 1983 году в Стокгольме[2].

      Приходы Алеши с гитарой и с новыми песнями из Тивериады, из Нью-Йорка, из Лондона продолжались в Париже. Однажды, вместо обычного «Ну что, споем?», он сказал: хочу прочитать маленькое стихотворение, которым очень доволен, «Охота на дерево».

1

Одна из первых песен Хвостенко, написанная, по всей видимости, в соавторстве с Б.И.Дышленко. Полный текст можно найти в сборнике «Верпа», KOLONNA Publications 2005, стр. 439–440.

2

Русский вариант пьесы называется «Эффект Робинзона Крузо». Его можно найти в Интернете: http://magazines.russ.ru/ra/2005/10/hvos4.html Английский текст и его вариант для сцены, а также французский перевод находятся в архиве Aлексея Хвостенко в Бремене.