…И непоколебимая тишина при дыхании нечистых ветров. Ефим Сорокин

веке он будет озарять нас, и не будет нужды ни в солнечном свете, ни в воздухе, ни в его благорастворении. – Последними словами старец оросил то, что попытался насадить в наших запущенных сердцах. По глупости своей я попытался возразить священнику, но он давно привык к противодействию непонимающих его и без труда посрамил меня. Это было не трудно, ибо мысли в моей голове водились только круглые и закруглённые. Я демонстративно стал поглядывать на часы, как бы намекая священнику, что ему пора закругляться. Часы у меня большие, плоские, круглые, по последней моде. Секундная стрелка дёргалась. Старец вздохнул, глядя на мои часы. Намёк мой он понял, а мне стало стыдно за свой и всё же чужой, не свойственный мне поступок. Старец вынул ноги из горящего озера.

      – Не допускают вас к учению Духа, и вы не можете познавать Его, довольствуетесь одними человеческими мыслями.

      Старец, Марина, говорил дольше, может быть, другими словами, но суть сказанного им, думаю, мне удалось припомнить и передать. Мы, Марина, впервые в своей жизни услышали в тот день слова о несказанном Свете. Цельноблистательный диск закатывался за лес на другом берегу озера. Ты, наверное, улыбнёшься, но расположение к тебе старца и твоё ответное расположение к нему тогда меня неприятно задело. По этому поводу мною владело огорчение.

      От озера мы поднимались крутым косогором.

      – Как хорошо он говорил о человеке!

      – О человеке?.. что он знает о человеке?!. да он – фашист!

      – Фашист? – ты остановилась и, посмотрев мне в глаза, сдвинула брови к переносице.

      – Он при немцах служил! – сказал я, хотя точно не знал. Слышал от кого-то, что при немцах на оккупированной территории многие попы служили, вот и держал подозрительные мысли на старца. От слов своих хотелось отказаться, но духу не хватило. Мне было обидно, что старец как бы объединил себя и тебя, а меня оставил за чертой невидимого круга. Старец как бы отделил тебя от мира, в котором жил я, и приподнял над ним. Я чувствовал себя гадко, будто всех одноклассников взяли в армию, а меня забраковали на медицинской комиссии. Чесался на носу прыщ. Сверху накрыл гул. За нашими спинами, над озером, шёл на посадку ракетоносец. Мимовольно я кинул словесный камень в старца:

      – Исусик!.. Исусик на тонких ножках!.. а сам фашистам прислуживал!..

* * *

      Первые неприсутственные дни сентября посвятил грибной охоте. Ходил в лес в хорошем настроении, даже в очень хорошем настроении. Хотелось написать песню, но не приходили слова, а только жила внутри очень даже интересная мелодия, в которую и надо было вставить эти самые слова, которые не приходили на сердце. Вдохновляющая мою тогдашнюю жизнь мечта ещё не потеряла своей прелести. Ожидались слова о свободных людях будущего, о которых фантастической прозой писал Иван Ефремов и которых олигархи с планеты Ян-Ях называли анархистами. Упоённый духом этой мечты и пытался сложить стих, но – увы!.. Однако шибко не огорчался, что мечта не хотела принимать стихотворную форму. Пружинисто шагал к