Патриарх Никон. Том 1. Михаил Филиппов

больная? – спросил патриарх.

      – Лекаря говорят – нет надежды, – ломал руки царь и горько зарыдал.

      – Что за болесть у нее? Что бают лекаря?

      – Ничего, говорят, должно быть, во внутренности что ни на есть испорчено, аль печень, аль селезенка, аль почки, аль кровь, аль желудок, аль легкие; да сглаз, аль наговор, аль волшебство.

      – А царица сама что баит?

      – Ничего, стонет, кряхтит аль закричит: «Горит голова, в животе точно жжет что, ой! моя смерть пришла».

      – Кто при ней?

      – Боярыни, все от матушки.

      – Заходил ты к ней?

      – Заходил, да боярыни бают, непригоже-де мужчине быть, коли баба в болести, – болесть-де сильнее становится… Хотел бы поглядеть на нее, хотел бы поговорить с нею, те не пущают, говорят: инокиня-царица под страхом страшной кары им наказала.

      – А царица требует тебя?

      – Как не требует – плачет, мечется, зовет к себе на помощь. «Ратуй, соколик ясный, красный, красное мое солнышко, покинул ты меня», – кричит она.

      – В таком разе идем к ней.

      – А матушка-царица? – затруднялся царь Михаил.

      – Иди за мною – один я буду в ответе.

      Он взял его за руку, и они, пройдя ряд комнат и коридоров, очутились в передней молодой царицы.

      Она была битком набита боярынями и придворными дамами.

      Патриарх благословил их и хотел войти в спальню царицы. Боярыни стали на дороге, и одна из них сказала:

      – Царица-инокиня наказала не пущать-де.

      – Вон! Чтобы и духом вашим не пахло во дворце впредь до царского указа.

      В секунду все боярыни окаменели, но повелительный жест и вид патриарха заставил их обратиться в бегство.

      Патриарх и царь очутились в опочивальне царицы.

      Опочивальня была устлана коврами, по углам множество образов в драгоценных ризах, комната заставлена стульями, топчанами и низенькими татарскими столами в виде табуреток с перламутровою инкрустацией. Массивная кровать с перинами и множество подушек высились посреди опочивальни. На одном из столиков виднелся драгоценный золотой рукомойник и такая же чашка.

      В комнате было несколько женщин-боярынь, боярская-боярыня, постельничая и несколько других.

      Царица была на ногах, а не в постели и одета, как обыкновенно она одевалась в будни, то есть на ней был из толстой парчовой материи сарафан, а поверх него расписная кофта.

      Глаза ее горели лихорадочным огнем, чудные темно-русые ее кудри немного выглядывали из-за парчового платка, украшавшего ее голову; лицо горело, а глаза немного впали. Увидя царя и патриарха, она сделала шаг вперед, упала на колени и закричала:

      – Спасите… спасите… никто не хочет мне помочь… Лекарство врачей противно… омерзительно… оно еще хуже жжет мне внутренность, а боярыни вливают его мне насильно в рот… Прошу воздуха, света… прошу, чтобы меня пустили домой, к родителям… не пущают… Прошу, допустите моего соколика… моего мужа… хочу проститься, не пущают… А все-то боярыни так и лезут из другой комнаты: дескать, царица их умирает, подели при жизни свое добро… Где тут