Разин Степан. Том 1. Алексей Чапыгин

с дьяволицей —

      Пономарь кошку

      Окалечил ножку!

      Кошка три года хворала,

      Все кота недолюбала,

      Кот упал с тоски,

      Перебил горшки!

      Из-за бочек выскочил музыкант, тренькавший на ящике.

      – У, ты! Сидел бы там.

      Музыкант заюлил, завертелся, загребая рваными полами старой распашницы, видимо украденной у жены. В прорехе мелькал голый, замаранный смолой зад.

      Музыкант колотил по ящику, дергал натянутые на нем струны, подпевал:

      Как под ельницею,

      Под березницею

      Комар с мухой живет,

      Муха песни поет.

      Ой, спасибо комару,

      Что пришелся ко двору,

      Ой, спасибо мушке —

      Прожужжала ушки!

      – Эй, народ! Знаете, что ваши домры да сломницы[6] сожгли по патриаршу слову и нынче настрого заказано в кабаках песни играть?

      Музыкант перестал плясать, а кабатчику ответил:

      – Ништо, батько Трифон! Москва погорит – сам спляшешь.

      – Ах ты, голое гузно! Ужо истцы придут, по-иному заговоришь.

      Кабатчик выскочил из-за стойки с плетью. Жонки-пропойцы дрались.

      Казак потянул женщину за собой. Целовальник разогнал дерущихся, вернулся за стойку. Не видя казака и его подруги, пожалел, тряхнул бородатой головой, икнул, покрестил рот:

      – Истцы не идут, а детину с жонкой упустил. Детина с саблей… кровь на руках, воровские какие-то людишки…

      Женщина двигалась будто во сне. Казак спросил:

      – Ты, жонка, ведаешь ли путь?

      – Веду, куда надо, голубь-голубой.

      Они прошли по шаткому бревенчатому мосту через Москву-реку, пробрались закоулками Стрелецкой слободы. Женщина вела такими местами, где людей или не было, или редкий кто встречался им. Потом она повела старым пожарищем. Через доски с гвоздями, через обгорелые бревна и матицы шагали, спускаясь вниз до земли и вновь подымаясь на бревенчатый завал.

      – Не верил тебе, что путь знаешь!

      – Ой, голубь, да как мне его не знать? Истомилась я – сколь время высидела в яме. Голосила: «Прости, белой свет…» – и не упомню, что голосила денно и нощно… Ой, да откуда ты сыскался такой? С неба, видно?..

      – С земли!.. Дьяк на торгу вычитал, – глянул я, ведут нагую…

      В старинном тыне, обросшем кустами обгорелой калины и ивы, женщина отыскала проход. Согнувшись, пролезая, продолжала:

      – Не домой тебя веду, голубь, там уловят, а здесь не ведают… Тут мои кои вещи хоронятся, да живет дедко шалой, скудной телом, юродивой…

      – Иду, – веди!

      Казак задел лицом за плесень тына, рукавом жупана обтер худощавое, слегка рябое лицо.

      Женщина спросила:

      – Никак головушку зашиб?

      – Замарался – грязь хуже крови…

      За тыном широко разросся вереск. В самой гуще вереска стлалась почти по земле уродливая длинная хата. На пороге, на краю входа вниз, сидел полуголый старик-горбун. На грязном теле горбуна, обмотанном железными цепями, висел на горбатой груди железный крест. Горбун не подвинулся, не шевельнулся, но сказал

6

С л о м н и ц а – кривая труба.