Дмитрий Донской. Сергей Бородин

привесть, Михаил Ондреич?

      – А он где?

      – На лестнице.

      – Я сам.

      Бренко вышел и увидел детину ростом выше себя на голову, а шириною плеч вровень с шириной лестницы.

      Пригнув низколобую голову, Гриша из-под свисших русых волос глядел на боярина. Молодая борода нежно курчавилась, а усы ласково улыбались Бренку.

      – Ты, Гриша, чего там деял?

      – На медок глядел, Михайло Ондреич.

      – Прикоснулся?

      – Одну малость только…

      – А мощен ли?

      – Мощь от влаги не оскудевает.

      – Там, внизу на мостовинке, Бурхан проходу мешает. Подь пройдись.

      – А ежли я об него споткнусь, Михайло Ондреич?

      – Подь, подь!

      – Но штоб опосля обиды не было, боярин…

      – Помилуй бог!

      Бренко, вернувшись, черпнул в ковшик меду и сдул пчелиное крылышко; со дна всплыл золотистый листок хмеля, Бренко опять подул. А Дмитрий, Евдокия и захмелевшие гости приникли к окну.

      Гриша вышел со двора и вдалеке перешел улицу.

      Широко расставив руки, на тяжелых неповоротливых ногах, не спеша, пошел он по мосткам к татарину.

      А мурзе нравилось на город глядеть, нравилось от прохожих почет иметь. Завидев Гришу, Бурхан слегка скосил на него глаз и отвернулся: не мурзе же сторониться, уступать дорогу.

      – Ну-кася! – сказал Гриша.

      – Чего ну-кася? – покосился мурза.

      – Посторонись-кось.

      – Что-что?

      – Дай-кася пройтить.

      Бурхан разгневался:

      – Обезумел, холоп?

      – Чей холоп?

      И Гриша слегка посторонил татарина…. Чалма развилась змеей, Бурхан опрокинулся и, перевернувшись, влип в грязь посреди дороги.

      Баскак не успел еще вспомнить подходящих русских слов, как Гриша спрыгнул к нему в грязь, вывернул плеть из Бурхановых рук, оседлал баскакову шею и потыкал мурзу всем лицом по уши в добрую дорожную грязь.

      Гриша обтряхнул колени, вспрыгнул на мостки и пошел в слободы.

      Мурза еще не выплюнул глины, залепившей рот, а уж из великокняжеского терема выбежали пристава поднимать ордынского гостя:

      – Батюшка, Бурхан Агуреевич, как же ж это ты обступился? Государь узнает, тужить будет!

      Но Бурхан только плевал.

      Повели гостя под руки, участливо отирали с лица грязь, норовя нажать посильнее.

      Дома Бурхан не успел халата сменить, как прибыл боярин от Дмитрия:

      – Очень справляется государь об твоем здоровье, Бурхан Агуреевич.

      И пока Бурхан думал, как ему отвечать, боярин развязал шелковый узелок и вынул витой серебряный перстень с капелькой бирюзы, зажатой завитком серебра. Голос боярина стал строг и громок:

      – Жалует тебя государь князь Дмитрий Иванович всея Руси сим жуковиньем[14]. – И, поклонившись, ласково договорил: – На память.

      Евдокия сошла во двор глянуть, как сохнут сундуки.

      На ярком весеннем солнце были

14

Жуковинье (жуковина) – перстень со щитком из камня для печати.