Дмитрий Донской. Сергей Бородин

и не пустили бы в тот дом такое вот чучело в облезлой шубе, с рожей, похожей на гнилую фигу; а еще нарекли такое приставом, приставили в палате чин блюсти.

      В это время, промчавшись по многим лесенкам и переходам, торопливо вбежал отрок: великий князь кликал раба наверх.

      Глава 3. Москва

      Дмитрий присел на скамье, стоявшей в думной возле окна. Облокотился о подоконник. Проехал конный стражник; в седле сидит крепко. Не то уж войско, что смладу Дмитрий на Дмитрия Суздальского водил, – тогда от души бились, а биться не умели. Скоростью брали. А теперь биться научились. И оружие уже не то: не домодельное. Бывало, топорами вооружались. Насадят на шест – вот те и секира!

      Бренко, Боброк и Владимир Андреевич Серпуховской негромко разговаривали между собой. В думную достигал чад из поварни – пирогами пахло. «Время снедать», – подумал Дмитрий. Яства любил.

      Алис, не доходя его, стал на колени. Дмитрий спросил:

      – Сказывают, ты научен каменные дома ставить?

      Боброк перевел вопрос князя по-гречески. Дмитрий говорил только по-русски, по-гречески помнил наизусть лишь несколько молитв.

      Алис отвечал, склонив голову, прижав руку к сердцу:

      – Много ставил, кир[11] Дмитрий Иванович.

      – Зачем же таил сие?

      – Не таил, кир, – нигде не видел, чтоб каменное ставили. Везде одним деревом обходятся. Дерева ж я не разумею.

      – Древо покрывает нас. Его любим и чтим. Но пора о камне думать. Коли ты зодчий искусен – порадуешь. Скуден – берегись: снова в Рузу али в Можай пошлю. А в Можае мое дворище паче Рузы. Туда татар намедни послал, а с них строже взыскивают.

      – Внемлю, кир, слову твоему.

      – Стрельню в Кремле надо ставить. Иные худо поставлены, поиначить надо. Над тайником надо искусно стрельню сложить. Там ход к воде и к погребам. Можешь?

      – Ставил, кир, башни. Открывался с них вид на простор моря. Подземные ходы в Цареграде прорывал. Земля просторней, если в земле есть пути. Мне знакомо сие.

      – Ну, добро.

      Дмитрий отослал Алиса к дворскому боярину. Рында повел его. Никто, кроме князя Серпуховского, Боброка и Брейка, этих близких Дмитрию людей, не слышал его разговор с Алисом.

      – Ты, Дмитрий Михайлович, порасспроси его позже, – обратился он к Боброку. – Какие столпы там ставили, воинским нуждам отвечают ли? И что еще он может? И дружину ему надо немую дать. Понял меня?

      – Сам думал – надо немую.

      – Да и сам пусть мысль словом не оболакивает. Слово грецкое, а иные татарове – и те ему внемлют.

      – Приглядим, Дмитрий Иванович.

      – Не ведаешь ли, Михаил Ондреич, каковы зографы[12], что ныне Чудов расписывать взялись? – спросил Дмитрий Иванович Бренка.

      – Дивны, княже. Словно не кистью касаются стен, но как бы мыслью.

      – А ведь не греки!

      – Да я и твержу: почто нам греки, когда свои есть. Разве Захарий с дружиной своей Архангельский собор хуже греков расписал? В Чудовом теперь московитяне себя

11

Кир – царь (греч.).

12

Зограф – художник.