Игра с незнакомцем. Сборник рассказов. Виктор Николаевич Никитин

ко времени означает, что мы можем его измерить? А вот оно нас постоянно измеряет и еще перемеривает по несколько раз. Это все ему принадлежит, эти годовые последовательности, выстроенные рядами школьников и размноженные на снимках. Класс за классом… Кажется, вот здесь, на фотографии, оно уместилось в отведенных для него секундным ожиданием рамках; уже щелкнуло, схватило, но еще чуть – и напряжение спадет, все вернется, фигуры оживут, задвигаются стулья, станут слышны чей-то кашель, смех, шарканье туфель по асфальту, натужный хрип проехавшего за тополями автобуса; подует ветер, склоненные ивы зашелестят гибкими, ласковыми пальцами, по лицам пройдут тени и загладятся солнечные морщины; Кривой, садясь, выронит скрученную в руках тоненькую тетрадку, Алла Константиновна положит на колени длинный, кажущийся стеклянным из-за ломкого целлофана букет гладиолусов, у толстого Сим-Сима расправится вытянувшийся острыми усами пионерский галстук, две подружки Наташи в белых гольфах наконец-то найдут себе место, чтобы быть вдвоем и сложат горкой беспокойные руки, в верхних рядах появятся стриженые головы с аккуратными чубчиками, заслоняя стоящий сзади памятник Николаю Островскому, и я пойму, на кого тогда с левого края смотрел Виктор Волков. В этот раз я справлюсь с его взглядом.

      Только учителя называли его по фамилии. Для нас его имя звучало коротко: Волк. Еще на одной фотографии – кажется, третий класс, конец зимы – он сидит на корточках в первом ряду, уши шапки с кожаным верхом развязаны, пальцы правой руки сложены в фигу; у него спокойное, сытое лицо. Эта фига, как символ вызова и презрения к миру, постоянно маячила в его поступках, более явным бывало мельканье кулаков.

      Помню: какой-то неуемный, дикий хохот, что-то раскатистое, нутряное. Иногда это захватывало, заражало мускулы лица движением, и тогда весь класс закатывался от хохота, и даже наша Алла всплескивала руками: «Ну, Волков, отмочил!» Отмачивал он частенько, сложно было уловить грань между его то ли тотальным незнанием, являющимся следствием умственной неотягощенности, то ли откровенной издевкой, которая словно была накрыта придурковатой рогожкой. Тут были и Матвей Болконский, и пятьдесят союзных республик, столица Англии Ливерпуль, роман Шолохова «Горячий снег», а потом «Поднятая целина» Бондарева и еще многое другое… Когда мы учились в пятом классе, учительница после уроков специально ходила к нему домой в течение чуть ли не полугода, чтобы с ее помощью он осилил «Повесть о настоящем человеке». В восьмом классе его любимым печатным изданием были «Веселые картинки», он их сосредоточенно листал, сидя один на задней парте. Нельзя сказать, что все предыдущие годы он .подспудно созревал для этого пристрастия, – он попросту никогда не изменял своей незатейливой отдушине. Впрочем, ему не мешали в этом. Тогда уже его перестали вызывать к доске. Надоело. Но каким-то образом – неужто за счет письменных работ? – в конце года у него по всем предметам выходили тройки. Глядя на его лицо, можно было с уверенностью сказать, что это самый верный кандидат