С кем бы побегать. Давид Гроссман

тянула Асафа к деревянной двери в конце зала, а он старался оттащить ее назад. Он вдруг остро почувствовал, что настал последний миг, когда еще можно скрыться, убежать, возможно даже – спастись. Но собака не собиралась терпеть его колебания, она учуяла кого-то дорогого, любимого, запах этот должен был стать телом, прикосновением, и она изо всех своих собачьих сил стремилась вперед. Натянутый поводок подрагивал. Собака наконец добралась до двери, встала на задние лапы и, поскуливая, принялась скрести ее когтями. В таком положении она была почти с него ростом, и сквозь грязь и спутанную шерсть Асаф опять разглядел, как она гибка и красива, и сердце его сжалось, потому что, в сущности, он не успел ее узнать… Всю жизнь он мечтал о собаке и умолял родителей, чтобы ему позволили завести ее, – прекрасно сознавая, что на это нечего и рассчитывать из-за маминой астмы, а вот теперь у него появилась собака, но так ненадолго и лишь на бегу.

      «Что я тут делаю?» – спросил он себя и нажал на ручку.

      Дверь отворилась. Он стоял в изогнутом коридоре, вероятно, огибавшем всю церковь по периметру.

      «Мне не следует здесь находиться», – подумал Асаф и побежал за собакой, ринувшейся вперед, миновал три закрытые двери и очутился у подножия большой каменной лестницы.

      «Если со мной что-нибудь случится, – думал он, представляя себе капитана авиалайнера, с мрачным видом подходящего к его родителям и шепчущего им что-то на ухо, – никому на свете не придет в голову искать меня здесь».

      На верхней площадке обнаружилась еще одна дверца, маленькая и синяя. Собака лаяла и скулила, почти разговаривала, принюхиваясь и скребя порог, а из-за двери неслись ликующе-радостные возгласы, напомнившие Асафу кудахтанье, и кто-то провозгласил на странном иврите:

      – Приди-приди, голубка моя, врата разверсты, и ты узришь!

      В замке заскрежетал ключ, дверь приоткрылась, и собака пулей влетела внутрь. Асаф остался снаружи, по эту сторону тут же захлопнувшейся двери. Почему всегда все заканчивается вот так, подумал он удрученно, почему всегда именно перед ним захлопывается дверь? И на сей раз Асаф решился – слегка толкнул дверь и заглянул в щелочку. Он увидел согнутую спину и длинную косу, свисающую из-под круглой черной шапочки, и на миг подумал, что это ребенок с косой – худенькая девочка в странноватом сером халате, но через секунду понял, что это женщина, маленькая и старая, что она смеется, зарывается лицом в собачью шерсть, обнимает собаченцию тонкими ручками и что-то лопочет на чужом языке.

      Асаф терпеливо ждал, не желая мешать. Наконец женщина со смехом отпихнула от себя собаку и воскликнула:

      – Ну довольно, довольно, скандальяриса ты этакая! Дай мне и Тамар узреть!

      Старушка обернулась, и широкая улыбка на ее лице померкла.

      – Кто это? – отпрянула она. – Кто ты?

      Она застонала и схватилась руками за воротник своей рясы, а лицо ее исказилось гримасой разочарования и испуга.

      – И что ты здесь алчешь?

      Асаф