С кем бы побегать. Давид Гроссман

мужской союз, а вот теперь… А теперь все стало еще более странным, раз он бегает за собачонкой…

      Торговец пиццей сдвигает свои кактусы и, испытующе, быть может, даже подозрительно глядя на Асафа, спрашивает:

      – Это чего ж, она тебя решила послать вместо себя?

      И начинает крутить в воздухе НЛО из тонкого теста, умело подбрасывая и ловко подхватывая его. Асаф кивает, этак по диагонали кивает, изображая нечто промежуточное между «да» и «нет» – врать он не хочет. А хозяин пиццерии размазывает по тесту томатное пюре, хотя никаких клиентов вокруг не наблюдается, и посыпает нарезанными маслинами и луком, а также грибами и анчоусами, и даже сезамом и чабрецом, и время от времени, не глядя, бросает через плечо кусочки сыра, а эта собаченция, которая всего минуту назад была сильным и смелым псом, ловит их в воздухе, словно сто раз репетировала этот трюк.

      Асаф с изумлением наблюдает за этой парочкой, за их слаженным танцем, и спрашивает себя, а он-то что тут делает, чего дожидается. Надо бы спросить о «молодой даме», которая, похоже, бывала здесь со своей собакой, но вопросы, что вертятся на языке, кажутся нелепыми, да еще придется объяснять, что да как, о работе в мэрии, о найденных собаках, и в конце концов Асаф осознает всю запутанность взваленной на него миссии. Не будет ведь он приставать к каждому встречному-поперечному, выясняя, не знаком ли тот с владельцем собаки. И вообще, какое отношение имеют к его службе всякие шавки? Какого черта он согласился на эту затею? Асаф прокручивает в мозгу слова, которые следовало сказать проклятому Даноху. Словно остроумный, въедливый и даже слегка заносчивый адвокат, он мысленно приводит блестящие аргументы, а сам – как всегда случается с ним в подобных ситуациях – слегка съеживается, втягивает голову в широкие плечи и молчит.

      Малые и великие возмущения распирают Асафа, пока не вырываются наружу крошечным потоком лавы и не оседают на подбородке ярко-красным прыщиком ярости на Рои, который уломал-таки его собраться сегодня вчетвером, уболтал его, что, мол, Дафи – это самое то, со всех точек зрения самое то. Именно так Рои и сказал, одарив Асафа пристальным и долгим взглядом, взглядом порабощения, а Асаф, глядя на насмешливый золотистый ореол вокруг его зрачков, удрученно подумал, что их дружба с годами превратилась во что-то иное… ну, как бы это назвать, – то самое «иное»? И, внезапно испугавшись, точно его что-то ударило, он пообещал прийти сегодня, а Рои тогда хлопнул его по плечу и воскликнул:

      – Так-то лучше, чувак!

      И Асаф ушел, мечтая о решительности, которая позволила бы ему развернуться и швырнуть Рои в морду это «самое то». Ведь все, что Рои требуется, это чтоб Асаф и Дафи были чем-то вроде зеркала навыворот, чтоб оттеняли его самого и Мейталь, их легкость и непринужденность: вот они идут обнявшись и целуются через каждые два шага, а Дафи и Асаф молча тащатся за ними, ненавидя друг друга.

      – Эй, что с тобой? – рассердился торговец пиццей. – Я с тобой разговариваю!

      Пицца, разрезанная на восемь частей, уже упакована