С кем бы побегать. Давид Гроссман

такие странные глаза. Ее испугала их пронзительность и сосредоточенность. Она подумала, что ужасно похожа на отца, который страшно состарился в последний год. А потом подумала, что теперь ее не узнают даже собственные родители, надо лишь переодеться во что-то подходящее.

      В парикмахерской по-прежнему стояла абсолютная тишина. Тамар пристально, долго, без всякой жалости рассматривала себя. Голая голова напоминала культю. У нее возникло ощущение, что теперь всякий сможет свободно прочесть ее мысли.

      – Привыкнешь, – услышала она, будто издали, утешающий голос парикмахера. – В твоем возрасте волосы растут быстро.

      – Не волнуйтесь обо мне, – отвергла она сочувствие, от которого так легко раскиснуть.

      Без волос даже собственный голос казался ей другим, более высоким, словно расщепленным на несколько тональностей и исходящим откуда-то извне.

      Парикмахер принял деньги кончиками пальцев. Ей показалось, что он боится, как бы она к нему не прикоснулась. Она ступала медленно, очень прямая, словно несла на голове кувшин. Каждое движение пробуждало в ней всё новые ощущения, и это ей понравилось. Воздух двигался вокруг ее головы в странном танце: приближался, словно желая проверить, кто она такая, отступал и снова приближался – чтобы коснуться ее.

      Тамар закинула на спину рюкзак, подхватила магнитофон. В дверях она помешкала. Отнюдь не новичок на сцене, она понимала: только что здесь состоялось представление, быть может, чуть жутковатое, но увлекательное. И она не могла устоять перед соблазном: выпрямилась, откинула голову назад, будто встряхнув тяжелой оперной гривой, и полным одновременно величия и смятения жестом Тоски из последнего акта за миг до прыжка с крыши подняла руку, на секунду замерла и лишь после этого вышла из парикмахерской, хлопнув дверью.

      – Грибы или маслины?

      Асаф не понял, в какой момент Теодора перестала его опасаться и как получилось, что он сидит напротив нее с большой вилкой в руке, собираясь приступить к пицце. Он лишь смутно припоминал, что несколько минут назад в этой комнате что-то произошло. И во взгляде ее появилось нечто новое, словно у нее внутри отворилась для него какая-то дверца.

      – Ты опять загрезился?

      Асаф ответил, что грибы и лук. Она хихикнула себе под нос.

      – Тамар любит маслины, а ты – грибы. Она – сыр, а ты – лук. Она маленькая, а ты – Ог, царь Васанский[5]. Она толкует, а ты молчишь.

      Он покраснел.

      – Однако теперь поведай, поведай мне обо всем! Сидел ты там и грезил…

      – Где?

      – Во мэрии! «Где»! И только не сказал мне, о ком грезил.

      Асаф не переставал изумляться этой странной монашке. Удивляла его даже вязь морщин на ее лице. Лоб, как и подбородок, напоминал кору дерева, и вокруг губ тоже залегли глубокие складки. Однако щеки были совершенно гладкими, круглыми и свежими, и сейчас на них играл легкий румянец.

      Этот румянец сбивал его с толку. Он выпрямился и поспешил перевести

5

Ог, царь Васанский, упоминается в Библии, кн. Второзаконие; отличался гигантским ростом.