Костя едет на попутных. Повести. Владимир Пшеничников

был излишним.

      Потом Веня предложил похлопотать ещё, но идея была пресечена в зародыше.

      – Нам с Юркой в центр ехать, – напомнил Санёк, и с этого момента чувствовал себя уже в пути.

      Он и неблизкую дорогу от мастерской до своего дома преодолел пружинистым, запасливым шагом, всё время размышляя о предстоящей поездке. Своим поведением у председателя он был недоволен. Ведь он же всегда был готов постараться для общего дела, а если надо, и пострадать. Всегда! И Воеводин указал на него совершенно не напрасно.

      Двор его ворот не имел, так как не был и огорожен, и, не меняя ногу, Санёк промаршировал походно-строевым до самых сеней. Корова на карде, успел заметить, лизала соль, выл и скрежетал в теплушке сепаратор, и, значит, домой он угодил в самый кон, разве что за водой слетать, подсуетиться.

      Жену, помня, как и она, вчерашнее, Санёк приветствовал сдержанно, зато широко улыбнулся тёще, ответившей ему из своего лежачего положения приблизительно тем же.

      – Собирайте, голубки, в дорогу орла! – объявил, когда вой сепаратора стал угасать.

      – Хоть бы и правда черти унесли.

      – Кудай-то, Шурк? – спросила тёща.

      – Районное, мамаш, начальство призывает. – Санёк подсел к ней и украдкой показал три растопыренных пальца. – В виду грядущих перемен, – и раскрыл всю пятерню.

      – Слухай его, слухай.

      – Я, повторяю, не шучу. Утром должен ехать.

      – А у энтого начальства пинжаки, случайно, не с погонами?

      Замечание, конечно, было вздорным, однако напомнило, что не помешает в этом смысле захватить и паспорт.

      Подождав, пока тёща откопает в тряпье пенсионные излишки, и приняв ссуду с молчаливой клятвой непременно вернуть долг (в руку легли не три или пять, а все восемь рублей бумажками), Санёк взялся за приготовления.

      В горнице он раскрыл обитый крашеными жестянками сундук. С внутренней стороны крышки на него глянули: лётчик в кожаном шлеме с комбайнерскими очками, красномордый моряк в поварской бескозырке блинчиком, немой пехотинец и пограничник, у которого взгляд на свету делался острее иголки и пропадал совсем. «На страже защиты родине», – было написано пониже огнестрельного оружия, которое все четверо прижимали к грудям; за головами у защитников были голые доски, потому что ни ракет, ни реактивных самолётов неизвестный мастер рисовать не умел, а, может быть, экономил краски. Не изобразил он и дорогого сердцу танкиста, так что даже мысленно посоветоваться насчёт снаряжения Саньку всегда было не с кем.

      Из сундука были извлечены галифе тёмно-синего цвета, рубаха в голубую полоску с твёрдым воротником, а свежие трусы, китайские тёплые кальсоны и несколько застиранную рубаху к ним Санёк выкопал из открытого ящика, куда после стирки всё складывалось охапками и так и лежало до востребования. Пошарив над дверным косяком, он нащупал паспорта, отобрал свой и сунул его в глубокий карман галифе. Деньги переложить не успел.

      – Снаряжайся, снаряжайся, – каверзно, с нехорошим посулом прозвучало за спиной.

      Не ответив,