Записки институтки. Честный рассказ о самой себе. Лидия Чарская

в этот день было особенно торжественно. Кроме институтского начальства, были налицо почетные опекуны и попечители. После длинного молебна и зычного троекратного возглашения диаконом «многолетия» всему царствующему дому мы, разрумяненные душной атмосферой церкви, потянулись прикладываться к кресту. Проходя мимо Maman и многочисленных попечителей, мы отвешивали им поясные поклоны (реверансов в церкви не полагалось) и выходили на паперть.

      – Ну что, привыкаешь? – раздался над моей почтительно склоненной головой знакомый голос начальницы.

      – Oui, Maman, – смущенно прошептала я.

      Княгиня-начальница стояла передо мной величественная, красивая, точно картина, в своем синем шелковом платье с массою орденов на груди и бриллиантовым шифром. Она трепала меня по щеке и ласково улыбалась.

      – C’est la fille de Wlassovsky, heros de Plevna (дочь Влассовского, героя Плевны), – пояснила она толстому, увешанному орденами, с красной лентой через плечо господину.

      – А-а, – протянул тот и тоже потрепал меня по щечке.

      Потом я узнала, что это был министр народного просвещения.

      За завтраком нам дали вместо кофе по кружке шоколаду с очень вкусными ванильными сухариками. Барышни наскоро позавтракали и, не обращая внимания на начальство, заглянувшее в столовую, побежали приготавливаться к выезду в театр.

      – Счастливицы, – кричали мы им вслед, – возьмите нас с собою.

      Праздничный день тянулся бесконечно… Мы сновали по залу и коридорам, бегали вниз и вверх, раза четыре попадались на глаза злющей Елениной и никак не могли дождаться обеда. Более деловитые играли в куклы или «картинки» – своеобразную институтскую игру, состоящую в том, чтобы подбросить картинку, заменяющую институтку, кверху; если картинка упадет лицевой стороной – это считалось хорошим ответом урока, а обратной стороной – ошибкой. За ответы ставились баллы в особую тетрадку, и затем подводились итоги. Игра эта была любимою у маленьких институток.

      Серьезная Додо извлекла из своего стола толстую книгу с изображением индейцев на обложке и погрузилась в чтение.

      К обеду вернулись старшие. С шумом и хохотом пришли они в столовую. Их щеки горели от удовольствия, вынесенного ими из театра. Они не дотронулись даже до обеда, хотя обед с кулебякой и кондитерским пирожным, с тетерькою на второе был самый праздничный.

      В пять часов нас повели в дортуар, чтобы мы успели выспаться до предстоящего в этот вечер обычного бала, на котором нам, «седьмушкам», было позволено оставаться до 12 часов.

      На лестнице нас обогнала Ирочка Трахтенберг с неизменной Михайловой под руку. Она с улыбкой сунула в руки смущенной Нины полученную в театре коробку конфект с вензелем государыни на крышке.

      – Merci, – могла только пролепетать сконфуженная Нина и ужасно покраснела.

      Спать легли весьма немногие из нас, остальные же, большая половина класса, разместились на кроватях небольшими группами.

      Кира Дергунова, «второгодница», то есть оставшаяся