Выстрел по солнцу. Часть вторая. Александр Тихорецкий

цели обелить самого себя или спасти свою репутацию. Не говоря уже о том, что у него и мыслях не было получить какую-то выгоду, а это, между прочим, вообще, лишает обвинение всякого смысла.

      Итак, налицо – ни одного признака, характеризующего предательство, а это значит, что в действиях его, говоря языком протокола, состава преступления нет. Ну, соврал пару раз начальнику, ну, прикинулся шлангом, так что? Обыкновенные уловки, все так делают.

      И потом, неизвестно еще, как повел бы себя Князев, если бы Ленский подтвердил его подозрения. А вдруг отстранил бы его от операции, лишив возможности видеться с Кэти, а разве это не худший вариант для них обоих?

      Робкая надежда шевельнулась в груди. Может быть, и он тоже Кэти небезразличен? Может быть, они и в самом деле – спасение друг друга, единственный шанс для обоих?

      Горячий комок встал в горле, и Ленский сжал виски ладонями. Что это он разнюнился? Почему так ослаб, почему позволяет себе поддаться слабости? Ведь ясно же, ясно, как день – их связывает что-то, что-то гораздо более тонкое и высокое, чем примитивная ткань обычных мыслей и чувств, и взгляды, и туз червей, и поцелуй в темноте ему не приснились, все это было, и каждое из этих событий в отдельности, и все они вместе взятые – одно большое, яркое, красивое доказательство этому.

      Доказательство! А он все это предал! Предал, предал! Не зря Князев так настойчиво переспрашивал, не зря таким торжеством вспыхнули его глаза, стоило только Ленскому произнести те самые слова! И нечего отпираться, нечего врать самому себе, вытаскивая из рукава припрятанные козыри оправданий. Уже он ощутил ту несмелую, стыдливую неловкость, что всегда сопровождает сделку с совестью, уже где-то глубоко, на самом дне сознания, плещется мутной лужицей горький осадок, кислотой позора выжигая в памяти пробу измены. На этот раз она невысока – подумаешь, от любви отрекся. Такие вещи – привычное дело, случаются, чуть ли, не через день, так что, даже и катализатор допинга не понадобился.

      А козыри… В этой игре они, увы, недействительны, равно как и все ухищрения его проклятого, отточенного словоблудия. Эта игра – она какая-то новая, незнакомая, в ней, вообще, не применимы прежние уловки, однообразием привычности усыпляющие инстинкты нравственности. Словно рентгеновскими лучами, просвечивает она каждую ячейку, каждую клеточку сознания, с легкостью проникая в самые темные его закоулки, без труда отделяя правду от лжи.

      Что это? Новый уровень? Старость? Если так, то старость преследовала его всю жизнь, преследовала, надев маску ставшего уже привычным одиночества, то приближаясь, то отставая, день и ночь обжигая его своей гнетущей близостью, заставляя торопиться, прыгать через ступеньку, оставляя позади брошенные в спешке судьбы, незаконченные дела, недосказанные слова…

      И всю жизнь он лгал себе, руладами убогого своего красноречия убеждая, что все это – нормально, что нынешний век – век скоростей, и что не из-за чего печалиться, потому что