Морган ускользает. Энн Тайлер

он. И постоял с зажатой в зубах незажженной сигаретой у разделочного стола, насыпая чайной ложкой кофе в кофеварку.

      Кухонные шкафы поднимались до высокого потолка цвета слоновой кости и были набиты потускневшей серебряной чайной посудой и запылившимся столовым стеклом, которым никто не пользовался. А на переднем плане теснились бутылочки кетчупа, коробки овсяных хлопьев и не шибко чистые пластмассовые наборы для соли и перца, с рисинками в соли, оставшимися с лета, когда все слипалось со всем. Дурацкий дом! Непонятно почему, но все в нем перекосилось. Когда-то он был большим, чинным и щедрым свадебным подарком отца Бонни, человека богатого. Бонни унаследовала часть его состояния. Это она звонила штукатурам, когда дети провалились сквозь пол чердака, она занималась заменой разбитых оконных стекол и обвисших на петлях ставней и латанием трещин в проеденных плющом стенах, но Моргана никогда не покидало чувство: что-то они все же упускают. Ах, если бы они могли выбраться отсюда и начать где-то все заново, иногда думал он. Или продать этот дом! Продать и забыть о нем и купить другой, попроще, без затей. Но Бонни даже слышать об этом не хотела, твердя о налоге на прирост капитала, – Морган ничего в этом не смыслил. Стоило ему заговорить о продаже дома – мигом выяснялось, что сейчас не самое подходящее время.

      Три спаленки, рассчитанные на разумное количество детей, едва вмещали всех дочерей, а вечно раздраженным Бриндл с Луизой, считай, и повернуться негде было на третьем этаже. На лужайке дома валялись заржавевшие велосипеды и стояли разрозненные плетеные кресла – вообще-то отец Бонни полагал, что здесь будут церемонно играть в крокет. Мало того, ныне вокруг изобильно произрастали многоквартирные дома, а другие, стародавние, тоже расщеплялись на квартирки, в которые въезжали малопонятные молодые люди, да и машин на улице становилось все больше. Дом вдруг очутился едва ли не в центре города. Вообще говоря, Морган вырос в городе и никаких возражений против него не имел, но все же пытался понять, как же это могло случиться. Насколько он помнил, у него были совсем другие планы. На Бонни он женился, если говорить честно, ради денег, но это не значит, что он ее не любил, просто его зачаровывала определенность, которую, казалось, сообщали ей «такие» деньги. Они как будто парили где-то за ее спиной, наделяя ее стойкостью и готовностью ко всему. Бонни отлично понимала, кто она такая. Ухаживая за ней, Морган специально купил кепку яхтсмена с орлом на кокарде, парусиновые штаны и блейзер с медными пуговицами – в этом наряде он навещал летний дом ее семейства. Сидел там на террасе, наконец-то обретя в жизни определенное место, и покачивал в руке бокал с «тропическим пуншем», который настойчиво смешивал для него отец Бонни, хотя, вообще говоря, Морган не пил, просто не мог. Выпивка делала его не в меру разговорчивым. Развязывала язык. А ему следовало оставаться в рамках избранной им роли.

      Оставаясь в них, он и попросил руки Бонни. Ее отец ответил на эту просьбу согласием, а почему – Морган так и не понял. Он был всего-навсего