Марго и демиург. Роман. Маргарита Минина

выходит история. «Лолита» наоборот, рассказанная самой героиней, а не ее многоопытным соблазнителем.

      – Вы шутите? Я как раз перечитала стопку уже исписанных страниц и пришла в отчаянье. Я прежде совсем не задумывалась о жанре моей рукописи. Но где-то в смутных грезах рассчитывала, что из-под моего пера выйдет…

      – Неужто роман воспитания? Да, жанр нынче практически забытый. Цель едва ли достижимая, но делающая честь вашим амбициям и храбрости.

      – Не смейтесь, пожалуйста…

      – Я и не смеюсь. Разве что слегка… Современная Лолита сама пишет роман, проникнутый тонкой рефлексией и сдобренный по-женски мягким юмором. Благороднейшая задача!

      – Голос, вы опять насмехаетесь? Впрочем, как говорится, «художника обидеть каждый может…» Боюсь, из-под моего пера выходит откровенная порнуха.

      – Какая же тут порнуха?

      – Однобоко как-то получается. Вместо развития души – ускоренное созревание всем известных эрогенных зон. Словом, если уж вам так нравится слово «воспитание», то это воспитание похоти.

      – Не все сразу, Марго, не все сразу… Героине еще предстоит долгий путь.

      – Ага, героине! С крошечным умишком и кругозором каракатицы! Ведь что обидно? Я ведь вовсе не претендую на создание высокой литературы, а всего лишь на написание женского романа (как говорится, почувствуйте разницу!).

      – Ах уж мне эти вечные авторские терзания! По-моему, вы беззастенчиво напрашиваетесь на комплименты. Но от них я пока воздержусь. Замечу только, что для автора докладной записки вы пишете превосходно!

      ***

      А сразу после зимних каникул АМ словно подменили. Он вдруг стал раздражительным, взвинченным, то и дело срывался на крик. Причем, не только во время репетиций, но и на уроках, чего раньше никогда не случалось. И внешне он был не похож сам на себя. Лицо опухшее, темные мешки под глазами, да и сам взгляд стал какой-то потухший. А на подбородке и на скулах впервые с момента его появления в школе стала заметна щетина. Куда-то исчезла летящая походка, шаг стал тяжелым и неуверенным, как будто он шел через болото, нащупывая кочку, на которую можно поставить ногу. По сторонам он не смотрел, а лишь себе под ноги. На наши приветствия не отвечал. Я тревожилась, что с ним (или с его близкими?) случилось какое-то страшное несчастье. Просто вся извелась. Дважды мне удалось подойти к нему, когда никто не видел, и спросить: «Что случилось, АМ? Вы не заболели?» Оба раза он сухо и недовольно отвечал, даже не взглянув на меня: «Все в порядке. Тебе показалось».

      – А во вторник вечером мне… приходить? Как вы, э-э-э… назначили? – пискнула я. (Да, речь шла о том самом вторнике, когда я твердо решила стать его целиком).

      – Приходи, раз назначено, – чуть ли не с издевкой ответил он, и прошел мимо меня, по-прежнему уставившись себе под ноги. А я стояла, как оплеванная, и изо всех сил боролась со слезами обиды