Девушка за спиной (сборник). Илья Казаков

меня всё хорошо, – сообщил он. – Пошел учиться, на платное.

      – А работа? – спросил я. – И где ты живешь?

      – По работе есть пока сложности, буду преодолевать.

      – На личном фронте как?

      Как-то так получалось, что спрашивал только я. Но ему нравился мой интерес к его делам.

      – Есть одна девушка. Начали встречаться. Теперь буду работать над тем, чтобы улучшать наши отношения.

      Леша всегда говорил в таком стиле. Приходилось постоянно переспрашивать, чтобы вытащить из него конкретику.

      – «Чистые пруды», – сказали нам. – Переход на станцию «Тургеневская». Осторожно, двери закрываются.

      Я выскочил, благо стоял у двери. И услышал, поднимая приветственно руку:

      – Начал писать стихи. Пришлю.

      Я кивнул. Я люблю, когда люди пробуют писать. Это одно из лучших занятий на свете.

      Он прислал мне на телефон несколько сообщений. Я открыл – это были аудиофайлы. Читал он замечательно. Тем более голос у него был медовый.

      Стихи были наивные и тем хорошие. Первое вызывало память о Есенине, второе было похоже на Евтушенко. Но на Евтушенко, который вдруг начал писать в ритме Есенина. Или на Есенина вдруг заговорившего языком Евтушенко. «Я положил на тебя свои черные руки – и ты больше не произнесла ни слова».

      Я подумал, как же ему одиноко, если из одного стихотворения в другое непременно кочуют три образа: домашняя еда, «молодая» и «плотские утехи». И услышал, что следующее стихотворение посвящено «супчику, что всех похлебок вкусней».

      Потом еще раз прослушал о «черных руках» и замолчавшей от них девушке. И все пытался вытрясти из головы строчку, прилетевшую в ответ на это. «Смотрел с улыбкою, с которою Отелло душил уже бездыханное тело».

      – В прошлые выходные ездил в Константиново, – сказал Роман и покрутил в бокале коньяк. – Взял бутылку дагестанского коньяка. Выпил на лавочке двести пятьдесят и зашел в дом. А там – огромная фотография Сережи. Смотрит на меня. Я ему говорю: ты-то меня понимаешь!

      – Какого Сережи? – спросил я, привычно теряя нить его рассказа.

      Он посмотрел на меня, весело и удивленно.

      – Сережи Есенина. А потом я вышел к обрыву, выпил еще двести пятьдесят. Погладил кошечку, ласковую такую. И вдруг Витя побежал вниз.

      – Какой Витя? – спросил я.

      – Строитель Витя, я вас знакомил в прошлом году. У человека проблемы – жена, налоговая… А тут стало легко – и он побежал. Красиво, весело. Кошечка на него смотрела, а я на кошечку.

      – Поэзия, – сказал я. – Есенин. Помнишь, у него жеребенок бежит за поездом, как символ уходящего мира?

      – Точно, – согласился Роман. – В городе всё поменялось. Другой мэр, другая команда. Подряды там, другие темы – все по-другому.

      Я подвинул телефон ближе к нему.

      – Помнишь Сережу, моего приятеля? Стал стихи писать. И тоже без ума от Есенина.

      Включил ему стихотворение про «супчик».

      – Это прекрасно, – сказал Роман. – Прекрасно, когда душа рождает такие образы. Когда слушаешь и представляешь кастрюлю на плите, а в квартире