На действительной службе (сборник). Игнатий Потапенко

человек основательный, еще не составил себе определенного взгляда на новое явление.

      Зато по деревне ходили самые разнообразные и оживленные толки. Антон, благополучно отделавшись карбованцем за венчанье, рассказал землякам, как было дело.

      – Видишь, через тебя мы согрешили, осудили его! – говорили ему мужики. – А он вот какой!

      В воскресенье приезжали к обедне хуторяне и рассказали кое-кому из луговских обывателей о том, что произошло у Марка при освящении новой засеки. Это еще более оживило толки о новом настоятеле.

      Надо, однако, сказать, что деревня и не думала приходить к каким-нибудь определенным заключениям. Толки ограничивались большею частью фактами.

      – Мирошничихе сказал: «Ты, говорит, старуха, выздоравливай; встанешь, заработаешь, поквитаемся, а ежели помрешь, так на том свете сочтемся!» – сообщал кто-нибудь.

      – Ишь ты какой!.. На том, говорит, свете! Гм… – замечали слушатели.

      – Как хоронили Прошку, Авдеихиного младенца, а Авдеиха ему тычет это четыре пятака. А он посмотрел это, что в Авдеихиной хате полтора горшка да полрогача стоит, взял да и говорит: «Ладно, спасибо, только я тебе сдачи дам!» Пошарил он в кармане и сует ей полтинник: «Ты, говорит, старшему пузырю рыбного жиру купи, и пускай пьет, потому что он сильно золотушный».

      – Чудасия да и только! Умный человек этого не сделает.

      – Это смотря!.. Из какой, значит, мысли человек выходит.

      – А чубатовцам приказал две рюмки водки пить. Больше, говорит, невозможно.

      – Две рюмки мужику мало. Плевое дело!

      – Даже чересчур мало! Например, крестины. Что ж, двумя рюмками разве можно окрестить! Или опять свадьба… Нет, невозможно!..

      Это было осенью. День стоял пасмурный, собирался дождь. Кирилл в это время был на требе. Марья Гавриловна только что поднялась с постели и едва кое-как оделась. В комнату вошла Фекла и объявила:

      – Какая-то-сь коляска подъехала! Видно, городская!

      У Марьи Гавриловны сердце сильно забилось. Она выбежала на крылечко.

      – Мамочка!

      И через три секунды она была в объятиях Анны Николаевны Фортификантовой.

      – И это вы решились поехать одна в такую даль?

      – Во-первых, и не даль, каких-нибудь пятьдесят верст, а во-вторых, и не одна – с кучером!

      Оказалось, что мать соскучилась по дочери и приехала навестить ее. Мура несказанно обрадовалась ей, начала хохотать, прыгать, каждую секунду подбегала к ней, обнимала ее и кончила тем, что заплакала.

      – Это, мамочка, от радости!

      Анна Николаевна осталась довольна квартирой. Ее несколько оскорбляла Фекла, которая сейчас же вступила с ней в разговор, объявила, что она «бедная удова» и служит всем священникам. Когда же Мура вышла, она подошла ближе к Анне Николаевне и сказала таинственным голосом:

      – Уж вы, матушка, обратите внимание. Жить не умеют. Другой бы батюшка уже пару коров да десяток овец имел, птица бы своя была, а у них нет. Срам сказать: муку покупаем! Батюшка – и вдруг муку покупает! Никогда