Блюститель. Рассказы, повесть. Сергей Кузнечихин

у входа. Не посмотрела – лежат ли на ней цветы. Захотелось сбегать и проверить. Времени оставалось только-только успеть на работу. «Что за блажь», – недовольно буркнула она. Но желание удостовериться прицепилось, как зуд.

      Между первым и третьим уроками у нее получилось «окно», и Оля уговорила-таки себя сбегать домой, якобы позавтракать.

      У поворота к больнице стояла Валерия в белом халате и разговаривала с беременной женщиной. Оля отвернулась и, убыстряя шаги, хотела проскочить мимо. Праздничная компания, в которой она «царила» в тот злосчастный вечер, теперь уже пугала Олю. Но Валерия сама окликнула ее и сама подошла.

      – Почему не здороваешься, не узнала?

      Оля не ответила.

      – Ничего, я не обидчивая. Чем сегодня занимаешься?

      Оля неопределенно пожала плечами.

      – А то приходи к нам, у Женьки вечером дежурство, я одна буду. Придешь?

      – Не знаю, к урокам надо готовиться.

      – Ага, потом еще картошку копать, корову доить.

      – Какую корову?

      – Вот и я думаю – какую? А тут – посидим, пластинки погоняем, выпьем по рюмочке для аппетита. Покумекаем, как жить дальше. Это надо же, паразит, что возомнил. И Васька – хорош гусь. Он позвонил тебе вчера?

      – Сегодня утром. Так это ты ему велела?

      – Не совсем так, но около того. Ты не отчаивайся, будет совсем плохо, Женька что-нибудь придумает, он у меня мужик толковый. А сегодня заходи.

      – Если смогу. Ты извини, у меня правда времени нет.

      И все-таки не выдержала. Разревелась посреди улицы. Первый раз за эти дни. Подальше от глаз, она свернула в сквер возле перрончика узкоколейки, безлюдный в дневные часы, а там безбоязненно лила накопленные слезы: вчерашние, позавчерашние… Да и о завтрашних не забыла. Она очень старалась. Но когда слезы кончились, услышала, что за спиной тоже кто-то хнычет, словно помогая ей, кто, кроме Семы Ворона, мог догадаться до такой помощи.

      – Уходи, сейчас же уходи, – сказала Оля, не оглядываясь.

      – Он и тебя набил?

      Она понимала, что нужно встать и уйти, ни просьбы, ни угрозы на него не подействуют. Нужно перестать разговаривать с ним, перестать его замечать. И все-таки оглянулась. И вскрикнула. На бледном лице Семы ярко выпячивались распухшие тяжеленные губы. Они показались ей черными. Но не страх и не брезгливость, а желание обнять, утешить этого тщедушного малого с изуродованным ртом нахлынуло на нее. Оля даже шагнула к нему, на мгновение забыв о том единственном поцелуе. Шагнула, но одумалась.

      – Нет! Уходи! Я же тебе сказала.

      – И меня набил, и тебя набил. Тебе тоже больно?

      – И меня набил, и тебя набил, – повторила Оля. – Это я его попросила. Видишь, какая я злая. Все мы злые. Иди, Сема.

      Он стоял и плакал.

      До начала урока оставалось десять минут. А в классе нужно было крепиться, чтобы ученики не догадались, каково ей: слушать хихиканье за спиной и притворяться, что ничего не понимает и уж, по крайней мере, не принимает на свой счет. Хорошо еще бестолковый Пушков никак не мог уяснить, почему