Рахиль. Андрей Геласимов

людях они стесняются. Вы не поможете надеть мне пальто?

      Я думаю – как это, интересно, можно во сне стесняться? Тем более если ты – кот.

      А профессор уже держит для нее пальтишко. Галантный такой – просто сил нет.

      Что-то не помню, чтобы он Вере когда-нибудь хоть что-то вот так держал. Про себя вообще не заикаюсь.

      И на бульваре тоже придерживал ее за локоток – будьте внимательны, Алла Альбертовна, здесь скользко. Осторожней, Алла Альбертовна. Позвольте, я помогу.

      Как будто я сзади них ехала на гусеничном тракторе. И обо мне с этим животом можно совершенно не беспокоиться.

      А гололед на самом деле был – хоть стой, хоть падай. Народ, в принципе, хлопался пачками. И на катке их тусовалось прилично. Фонарики, музыка – все дела. Катаются, тоже падают, смеются.

      Мои старички притулились на какой-то скамейке, а рядом целая орава завязывает коньки. Профессор дождался, пока они отвалили на лед, и говорит – а помните, Алла Альбертовна, какие здесь были катания в начале шестидесятых годов? Помните, тогда в моде были такие толстые свитера?

      Я думаю – ну все. Началась программа «Голубой огонек».

      Уважаемые телезрители, сейчас по вашим многочисленным просьбам выступит певец Иосиф Кобзон и вся его шайка.

      Она говорит – да, да, разумеется. У меня у самой был такой. Ворот ужасно кололся. Конечно, помню.

      И пошло, поехало. Что где стояло, чего снесли, в каких кафе отдыхали, какое было мороженое и как ездили загорать.

      Как будто сейчас никто больше загорать не ездит.

      Наконец, добрались до какой-то Елены Великановны и приуныли. Совсем повесили нос. Но потом снова ожили. Заспорили – ходило тогда метро до Войковской или нет. Сошлись, что нет.

      И вот тут профессор вспомнил про свою енку.

      Я думаю – нет, только не это. А он говорит – вставайте, вставайте все за мной. И мы как дураки встали. А я уперлась пузом в спину этой Аллы Альбертовны.

      Она говорит – крепче держитесь за меня.

      Я думаю – ну да, конечно. Только руки-то у меня не такие, как у гориллы. Там же еще между нами живот.

      Профессор кричит – сначала левой ногой, а потом правой.

      Алла Альбертовна говорит – да нет, все наоборот.

      Я думаю – вы уж там разберитесь. А то сейчас все брякнемся.

      И дети какие-то к нам подъехали. Перестали играть, стоят у кромки льда со своими клюшками, на нас смотрят.

      Потому что мы интереснее, чем хоккей.

      Профессор говорит – раз, два, туфли надень-ка, как тебе не стыдно спать.

      И мы начинаем прыгать.

      Я думаю – разрожусь.

      Алла Альбертовна подхватывает – славная, милая, смешная енка всех приглашает танцевать.

      И мы делаем ножкой.

      Когда эти мальчишки перестали смеяться и уехали, мы расцепились. Минуту, наверное, дышали на лавочке как паровозы. А я прислушивалась, как он толкается.

      Удивился, наверное.

      То есть, может, это и девочка, но я почему-то говорю «он». Наверное, потому что «живот».

      Вы