Рахиль. Андрей Геласимов

я Господь Бог.

      И разверз бы кое перед кем геенну огненную. Чтобы корчился там на своем шестнадцатом стуле.

      Или семнадцатом.

      Потому что мы точно друг друга стоили. Со своим собственным ребенком в таком возрасте ни один из нас в кино бы ни за что не пошел. С нами сидел чужой ребенок. И каждый из нас думал о том, как бы с ним переспать. Вернее, это я думал. Николай шуршал руками в карманах своей куртки.

      – Жевательную резинку будешь, профессор? – сказал он, нащупывая мою ладонь в наступившей темноте.

      – Тихо вы! – шикнула на нас Наталья. – Как дети малые.

      Я закрыл глаза и представил ее себе воспитательницей детского сада, а нас с Николаем – двумя пацанами из старшей группы, которых она привела на детский сеанс.

      Желание от этого не прошло.

      В следующее мгновение в зале зазвучала музыка, и сквозь закрытые веки я уловил всполохи света. Фильм начался. Я до сих пор так и не знал – как он называется.

      Николай снова пошуршал оберткой жевательной резинки и молча вложил мне в руку гибкую полоску. Не открывая глаз, я поднес ее к лицу и почувствовал запах мяты. Очень сильный. Практически как в детстве.

* * *

      Такой чай пила только бабушка. Остальные либо ругались с ней и пили свой чай без мяты, либо делали вид, что пьют из ее чайника, а сами тайком выливали содержимое своих стаканов в открытое окно. Прямо на клумбу, где росли георгины. Все говорили, что чай надо пить в чистом виде. Без примесей. Но бабушка упрямо заваривала мяту каждый раз, как мы приезжали к ней из Москвы.

      После смерти Сталина приезжали особенно часто. Взрослые пили водку, курили на открытой веранде, говорили, что не надо будет теперь никуда уезжать и что может быть, вернутся те, кого недавно забрали. Когда уходили с веранды, в комнатах начинался какой-то неясный шорох, возня и приглушенный смех, а бабушка включала свет на кухне и начинала заваривать свой чай.

      «Видишь? – говорила она. – Листики заворачиваем вот так. Слышишь, как пахнет? А теперь – кипятком».

      Я следил за ее движениями, морщил лоб, втягивал носом воздух и размышлял – почему это я должен слышать запах. Ведь он попадает не в уши, а в нос.

      «Все на свете должно быть смешано, – продолжала она. – Мята с заваркой, каша с маслом, картошка с луком, хлеб с чесноком. Если семена не смешать с землей, то цветов не будет. Еще нужен солнечный свет и дождь с неба. А если смешать синюю краску с желтой, то получится зеленый цвет. Понимаешь? Все должно быть смешано».

      «А люди?» – поднимал я голову от дымящейся кружки.

      «И люди. Твой папа смешался с твоей мамой, и получился ты».

      «Как зеленый цвет?»

      Она улыбалась, ставила передо мной тарелку с блинчиками и говорила:

      «Ну да, как зеленый цвет. Только не торопись. Чай еще горячий».

      Я сворачивал блин и заталкивал его целиком в рот. Дышать становилось трудно.

      «Не спеши, – повторяла она. – Откусывай понемногу».

      «А бывает такое, что не смешивается совсем?»

      Она задумывалась на мгновение и качала головой:

      «Вряд ли. Что-то я не припомню.