Посмотри в глаза чудовищ. Михаил Успенский

вот не помогает почему-то, – подхватил Николай Степанович. – Кровотечение продолжается.

      – Д-да. Я думаю, что можно подключить…

      – Слушайте меня внимательно, – сказал Николай Степанович. – У меня группа крови четвёртая резус-отрицательная. У сына тоже. Вы должны сделать прямое переливание. Ясно? Это поможет ему продержаться минимум неделю. Супруге перельёте плазму. Центрифуга, надеюсь, в вашем холерном бараке есть?

      – Вы врач? – попытался поставить его на место доктор.

      – Я не намерен вдаваться в объяснения, – высокомерно ответил Николай Степанович и поднял руку ладонью вперёд. – Итак…

      Доктор мигнул.

      – Да, конечно… – забормотал он. – Пойду распоряжусь, а вы пока…

      – И никаких записей, – прилетело доктору в спину.

      Суровая сестра с лицом чёрным и длинным облачила Николая Степановича в зелёный хирургический костюм, закутала ему голову марлей, проводила туда, где пахло йодом и пережжёнными простынями. Его заставили лечь на жёсткий холодный стол. В круглом отражателе над собой он видел маленького и страшного себя. Через минуту на каталке привезли бледного до синевы Стёпку. Из носа его торчали закровеневшие тампоны.

      – Папочка… – прогундосил Стёпка и заплакал.

      – Прекратите, кадет, – велел Николай Степанович. – Здесь вам не альманах «Сопли в сиропе».

      – Доктор сказал, – наклонилась к нему сестра, – что забирать шестьсот миллилитров. Вы сдавали когда-нибудь кровь?

      – Делайте, как он велел. Я сдавал, и помногу. После этого возьмёте ещё восемьсот на плазму.

      – Что?!

      – Именно так. Работайте, мадам.

      Игла вошла в вену. По прозрачной трубке ринулся чёрный столбик крови.

      Сто… двести… четыреста…

      – Как вы себя чувствуете? – голос издалека.

      – Как космонавт на орбите.

      – Шутник у тебя папа.

      – Он не шутник. Он учёный.

      Шестьсот.

      Как увозили Стёпку, Николай Степанович не видел. Это был какой-то моментальный провал. Потом он лежал, а над ним без всякой опоры висели бутылки с чем-то прозрачным.

      – Как вы себя чувствуете?

      – Как космонавт на орбите…

      Кровь уходит в прозрачную подушечку. Одна… другая…

      Всё? Да, похоже, всё.

      – Сейчас, сейчас, миленький, потерпи ещё… – мягкое прикосновение к щеке. Не трать вату, Василиса… и мох не трать[49], раненых много, не хватит, сволочи ягды…

      Гудение вдали. Костры, костры…

      Жгите костры.

      Что?

      Нет, всё в порядке. Да, я слышу. Я всё слышу.

      Приносят то, что осталось после центрифуги, – густую чёрную кашу.

      Возвращение долга.

      Не надо так напрягаться, расслабьтесь, лежите спокойно…

      Всё. Он уже не в силах держаться на поверхности. Падение. Падение вниз, вниз – к самому началу, к началу…

      Гулко. Шаги в коридоре. Свет.

      Промедление смерти[50]

      – Гумилёв, поет,

49

Лечебные свойства мха известны с древности. Подсушенный очищенный мох заготавливался впрок, долго хранился и применялся для перевязок, дезодорирования и заживления даже тяжёлых нагноившихся ран. Использовался в полевой медицине обеих Мировых войн, изучался крупными учёными. Выделить действующий антибактериальный агент не удалось, а поскольку были открыты и быстро освоены производством антибиотики, интерес к антисептическим свойствам мха угас.

50

Первоисточник – из «Истории» Тита Ливия. Популярен как фрагмент письма Сенату Петра Великого перед Прутским походом 1711. Устоявшаяся форма – «Промедление смерти подобно». Полностью «Понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно».