Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник). Михаил Генделев

только на пересеченной местности, но и на равнинах.

      И Бен-Хадад был научен тобою тому, что наш Господь —

      Бог не только горы, но и равнины тоже.

      Да! Ты завоевал сердце базаров Дамаска,

      не последней, надо сказать, столицы,

      но – не искупил… Тем не менее – не искупил.

      Хотя била во искупление смерти Навота

      кровь из пробитой твоей аорты – как предсказал Илия.

      Кровь Навота из щелей доспехов твоих лилась,

      когда ты притворялся живым – и живым казался,

      особенно при последних лучах угасающей и угасшей

      вечерней зари на высотах Гилада.

      О, Ахав! Мой мертвый царь.

      Альбом

      Мать матери моей. Не знал живой.

      И – умирала молодою.

      А от чего? Что было с ней? Ответ

      всегда звучал, как голос под водою.

      И – матери моей (глаза – не скажешь) – очи!

      Отчизна всех грустящих всей земли!

      Любимица семьи… Как пурпур, кровоточит

      рот – рана рта… Ракитника угли.

      Лицо отца. Анфас. На фоне дома.

      Усы, каскетка. Молодого

      лицо солдата, возвращенного живым.

      По пояс снег. Российский город. Голод

      в России мечется, как волк, по мостовым.

      Открытка: Репин. Лютый лик царя Ивана.

      И – сын убитый возле ног. И – кровь,

      залившая всю марку,

      и марку, и наклейки, и альбом.

      Лицо подростка. Кровь – как под гипнозом, как

      на месмерическом сеансе.

      Брат. Фотография. Мундир —

      парадная морская форма, «Navy» – выпуск.

      Открытка. Когда был в Александрии,

      зашел в «Корабль» (название борделя).

      Багровый будуар. Коробка «Клеопатры».

      Английский бриолин, презервативы «Olla»

      и вафельное полотенце… Тетки

      лицо. Нет, лик – настолько тонкой кожей

      черты обтянуты и заострились. Рак.

      Курильщица. Диагноз: тумор легких.

      И умерла в девицах. Тело,

      не испытавшее иных прикосновений,

      кроме белья прикосновений и, пожалуй,

      еще рук матери. Ни разу. Никогда.

      Портрет красавицы-невесты. Давней

      моей «принцессы», как шептали за глаза.

      Вуаль приподнята! Стакан раздавлен!

      Сияет кожа плеч. И бабушка в слезах.

      Кое-что личное

      Пускай на этот раз не обо мне здесь речь.

      Чего там! И игра не стоит свеч.

      Кто может добровольно расколоться,

      признаться в том, что плачет в нем, – не даст улик

      во имя собственной персоны благородства…

      Я слышал мнение отнюдь не дурака:

      «Взгляни на малых сих – утешишься слегка!»

      Писать о памяти? Чтобы в последних откровеньях

      Мелодия души была обнажена?

      Но стоишь, как лагерь собственного ополченья

      на собственных границах и рассылаешь патрули.

      Один… два… три… – обратный счет. Вот так клочки надежд и ожиданий

      жгут, словно письма перед боем, когда победа не предрешена…

      Один,