Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник). Михаил Генделев

уколов в мышцы зараженного города.

      Снег – на улицах.

      «Запретная зона» (на четырех языках).

      Выходит, что вход в квартал опасней самой войны…

      Снег – на бронзовых крупах коней,

      морозом схваченных на бегу.

      Снег – на каменных девах,

      еще сберегших свою невинность.

      Выбор

      Правду,

      всю правду,

      ничего, кроме правды.

      Голый,

      как новорожденный.

      Голый, как омытый мертвец.

      Ни города – убежища,

      ни рогов храмового жертвенника – ничего

      на опускающемся горизонте.

      Голый, голее некуда.

      Один. И нет одиноче.

      Язык – за зубами.

      Если язык развяжется…

      А если в конце концов —

      язык развязать?..

      Голый. Лицом – к горам.

      И не поднять руки, чтобы отстраниться.

      Эта усмешка отрогов гор,

      когда человек произносит: «Я…» —

      и все. И больше ни слова.

      Вороны вносят имя его

      в свой черный список.

      Разлом

      Сирийско-Африканский геологический разлом

      пролег через мой хребет:

      дымы… эхо вулканов… и т. д. и т. п.

      Идя навстречу волнам слухов о тектонике дня —

      выйдете на меня.

      Я – живое свидетельство катаклизмов —

      еще чадят опаленные скалы —

      смерти моей по плечо.

      Но что я помню?.. кроме как – птичьи стаи

      за полчаса перед трясеньем земным…

      Беженок-птиц – перед землетрясением, беженок в небо,

      в сохраняющие дистанцию с нашей землей – небеса…

      Воды сходят теперь уже в другие моря, куда

      и смывают наносы прежних клятв, долгов, обещаний…

      Дура беспамятная – вода!

      …от отчаяния тотчас

      исцеляющая вода!

      Осенний вечер в Мабийоне

I

      Октябрь. Сумерки. Мабийон.

      Этот вечер – он ни Богу, ни времени…

      Он ничей, он не принадлежит ни эпохе,

      ни родине,

      расположенной где-то в области сердца.

      Низкого небольшого зала

      нависшие потолки. Подвал. Своды подвала,

      в котором от сих до сих – с десяти до пяти —

      тебе позволено вычеркивать имена и даты,

      физиономии населенья столицы,

      позволено быть одному. С собою наедине.

      Один на один. И никого за плечами,

      и никого у плеча —

      сам себе город без стен и не за что уцепиться.

      Один в бутафории тесного зала —

      собрания галлюцинаций,

      битком набитого сонмом призрачных лиц,

      жарко и медленно выплывающих из декораций.

      Один на один и с собою наедине.

      Не имея ни в прошлом начал,

      ни в будущем продолжений.

      И нечему продолжаться.

      Один.

      Настоящее время высвечено и освещено.

      В жизни уже никто не окликнет.

      Хотя