Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник). Михаил Генделев

Цалка

(1936–2005)

      Идешь по Риму

      …Идешь по Риму. Наизусть. Всех таинств причастясь его.

      В гробу видавши этот Рим когда еще… И бешенство

      сужает белые зрачки, и с закушенною губой

      на город щуришься, что мы, что так любили мы с тобой:

      на всю двусмысленность его объятий – хваток-наизлом,

      на кодлу «rerum dominos», на них, стоящих за углом,

      прекраснолядвийных рабынь, чьим тушкам достает страстей

      меж унижением своим и тошной волею своей.

      «Какая гадость! – пишешь ты: какая низость! сколько лет

      дышу я воздухом тюрьмы, которой и названья нет!..»

      …А вкус «кастельского» уже претит пресыщенным устам?

      увял букет? вин аромат лелеять нёбо перестал?

      и намозолил бельма Тибр? Джаниколо у нас пустырь?

      базар провинциальный? А – когда и вспоминаешь ты —

      как пировали напролет на холме «Рафаэля» при

      игре на кровлях городских лучей медлительной зари,

      как слепо столбенели пред каскадов водяной резьбой,

      как папских скиснув… – говоришь: «Мы были молоды с тобой».

      …Ты Константиновой стопы прожилки счел б и в темноте.

      Не харч в трактирах смаковал – трактирных пиршества

      страстей!

      Ты слышал грай ворон в речах политиков и, как с листа,

      читал по рылам, что маразм вписали подлость и тщета,

      когда, напротив их гнезда в «Мороженом “Джолитти”», мы

      подглядывали их возню из подворотен полутьмы.

      «…Не-кро-поль» – медленно цедишь со всей гадливостью,

      давно

      отворотившись к городам отдохновенья сердцу, но

      ты ль не сходил за своего в шатре роскошной голытьбы,

      то Вечность на песке времен раскидывает, чьи столбы

      в рост божествам – Агафье, глаз ее слезинкою горит —

      и – Эрос Буйствующий… Взгляд стекает в боен лабиринт,

      где страждут пилигримы. Но – причастны к тайне счастья мы:

      «Рискуй украсть!» – чему залог – наше цветенье средь зимы!

      …Да! одиночество – болезнь, но несмертельна эта боль.

      В рассвета пепле, да склонит тень Эвридика над тобой!

      скует дыхание, распнет среди простынной белизны,

      но – ты, тоскуя, вспомнишь Рим прелестный наш,

      где даже в сны

      врывался город-Властелин Неулестимый, чья рука

      при склоне дня над головой вздымала монументы, как

      секиры, он – сокрывший лик под рябью ста карикатур —

      Рим – весь во всем и весь нигде, как по изгнании – Сатурн!

      …И тот ночной концерт в саду, когда, при факелах горя,

      и – от предчувствия! – лицо цвет принимало янтаря,

      и как всегда полувсерьез шептал ты, вспоминая ту,

      трамвайной незнакомки «ах, божественную красоту»…

      …О, как терзает нежный слух квартет потасканных бродяг,

      бродячих музыкантов, что поют на мертвых площадях,

      (однако, с наслаждением мурлычешь их мотивчик, да?) —

      еще бы! римлян сучью кровь – ты презирал ее всегда…

      …Ты охолопел. Виртуоз Посланий-В-Склянках-По-Водам!

      Рим