Солнце на антресолях. Наталия Терентьева

дождаться, пока Козочкина позанимается и уйдет. Козочкина иногда бесит меня так, что у меня поднимается температура.

      Я тихо снимала в прихожей куртку и ботинки, чтобы не мешать маме, которая в это время терпеливо говорила:

      – Надо думать, какую приставку писать, понимаешь, Настюша? «Пре-» или «при-». А ты пишешь, не думая.

      Я видела в большом зеркале, как Козочкина пожала плечами и отбросила хвост, который затянула так туго и так высоко – на самой макушке, что накрашенные брови поехали наверх, а сам хвост все время падал ей на лицо.

      – Я думаю. Это вы плохо объяснили мне, – ответила Козочкина и вспомнила, что говорить надо, сильно вытягивая губы вперед – тогда она выглядит сексуальной, и все мальчики в школе будут за ней бегать. Она изо всех сил вытянула губы и подперлась одной рукой, другой отбрасывая щекотящий ее щеку хвост.

      – Хорошо, давай еще раз. Приставка «пре-» употребляется…

      Козочкина сидела с совершенно тупым лицом, чесала щеку – щекотно же! – и молча смотрела на маму. Ее светлые выпуклые глаза не выражали ровным счетом ничего – ни радости от знакомства с приставкой «пре-», ни даже раздражения.

      – Поняла?

      – Ну да… – Козочкина выпрямила спину и откинулась на спинку стула. – Мама говорит, вам надо подобрать ко мне ключ.

      Я-то знаю ключ к таким Козочкиным. Нашей Дылды на нее нет. Вот начнется у нее химия в следующем году, Дылда ей покажет, какие у нее есть ключики. Хотя моей маме Козочкина хамить от этого не перестанет, еще хуже будет. Будет овцой сидеть перед Дылдой, покорной и молчаливой, а потом отыгрываться на маме. Поэтому я и пытаюсь тоже зарабатывать деньги – чтобы хоть как-то помочь маме. Чтобы в один прекрасный день можно было сказать Козочкиной: «Или нормально себя веди, или до свидания!»

      Моя мама соблюдает евангельский принцип – «непротивление злу насилием», меня пыталась учить, пока я была маленькая. Я не успела научиться, потому что очень рано поняла, что зло, которому моя мама не противится никак, благодаря ее терпению и смирению разрастается до невероятных пределов и покрывает своей плесенью все вокруг. Это как гниль в сырых помещениях. Если проглядеть, запустить – будет расти на глазах, она ведь живая – другая форма жизни, как пыль.

      Козочкина – это не Артем. Ей не расскажешь языком жестов за маминой спиной, как я поступлю с ней, если она будет доводить маму. Разрыдается, ее мать потом будет отчитывать мою маму.

      – Объясните норма-а-ально, – капризным голосом сказала Козочкина. – Ничо не поня-я-ятно…

      Я ушла в свою комнату, чтобы не слышать продолжения. Одна мысль все не давала мне покоя… Настоящая ли я дочь своих родителей? Может, именно об этом они молчат? Может, я чего-то не знаю? Зачем тогда папа приходит? И я ведь похожа на него… Но должны же быть какие-то их совместные фотографии, что-то из того прошлого, о котором они не говорят…

      Под кроватью, в самой глубине я нашла коробку со старыми фотографиями, маминым дипломом, моими первыми рисунками.