Коробка феникса. Тимофей Гаврилов

влево и побежала по направлению к полю. На повороте я поскользнулся и, упал прямо на спину.

      – Черт!

      Я вскочил и, задыхаясь кинулся за ней. Девушка ускорилась (хотя куда еще быстрее) и скрылась из вида, повернув на право. Когда я добежал до поворота, то я увидел развилку.

      – Серьёзно?!

      Я вернулся домой, температура подскочила до 38,5. Я выпил антибиотики и лег спать. Мне снился пожар.

      Проснулся я через пару часов в жутко напряженном состоянии. Прошедшее за сутки сильно смутило и встревожило меня. Открыв глаза, я понял, что испытываю жгучее желание излить скопившиеся во мне чувства.

      Ещё с юношества я приобрёл привычку вести дневники. Так приятно бывает взять карандаш и строчку за строчкой писать и писать. После этого испытываешь какое-то приятное ощущение, как будто бы поговорил с очень близким другом.

      Перечитывая свои записи через месяца два три в моей голове всё вставало на место. Все чувства прояснялись – я начинал понимать самого себя и то, кем я являюсь. Не просто так говорил Есенин, что «большое видится на расстоянье».

      Но, к моему теперешнему огромному сожалению, я оставил записную книгу и пишущие принадлежности дома. Я поискал все необходимое в ящике письменного стола, на втором этаже, но нашёл там только стопку белоснежной бумаги, ни карандаша, ни ручки. Выглядит как издевка, что-то из разряда: «смотри – но не смей трогать, трогай – но не пробуй на вкус, пробуй – но не смей глотать». Вот так же и у меня сейчас: переживай – но не смей облекать эти переживания в слова. В попытке немного успокоиться я вышел прогуляться.

      Свет солнца проходит через ледяные бледно-серые молочные облака и, отражаясь от толстой снежной перины, наполняет воздух чем-то прекрасно-удивительным. И это волшебство легкой, призрачной рукой успокаивает разбушевавшееся во мне море. И мне хочется, чтобы это продолжалось вечно, но, увы, фонари на нашей улице зажжены и в мою комнату слой за слоем ложатся зимние сумерки, до тех пор, пока в моей комнате не оказывается густой, как будто вязкий мрак, слегка прорезаемый бледным лучом, проходящем через грязные стекла. От туда же на меня смотрят сожженные руины, последние пристанище и временная могила. Я отвернулся от окна. «Надо – подумал я – съездить завтра в город и сообщить полиции и пожарным, что тут произошло, а на сегодня всё, баста! Надо себя чем-нибудь занять.»

      Я включил свет, взял сборник этюдов из сгоревшего дома и уселся читать следующую запись:

      «Каждый день, страдая от холода и тоски, он проклинал Небо, за то, что вместо него умерли они. За то, что бог посмел отнять у него самое дорогое, то, что дороже ему собственной жизни. Каждый день он, засыпая, надеялся, что больше не проснётся, что эта пытка кончится, но каждое утро он открывал глаза и понимал, что обречен на еще один день.

      Температура на улице упала до минус пятнадцати, завтра начинается зима.

      – Парень, есть мелочь? – Он вздрогнул от своего голоса, такой он был осипший.

      – Нет!